Живые и мёртвые - ОПГ Север

Виктор Аморалов — молодой человек, представитель субкультуры поклонников «металлической музыки», главный герой

Акакий Аморалов — прадед Виктора, мертвец

Никодим Заозерский — сельский священник, самоубийца

Пелагея Егоровна — колдунья, предположительно бессмертная

Иван Викторович Громыко — полковник КГБ

Отец Пётр — настоятель Храма

Матвей Иванович Беспалов («Копчёный») — лицо без определённого места жительства (БОМЖ)

Иван Кожемяка — криминальный авторитет, мертвец

Гэндальф — представитель субкультуры поклонников «металлической музыки», мертвец

Владимир Сивоконь — родственник Виктора, мертвец

Петька — солдат срочной службы

Яма — подземный царь, вершина всех вершин

Настя — дочь подземного царя

Дихлофос — собутыльник Виктора

Прочие мертвецы и здравствующие без имён и речей

Посвящается лучшим временам, которых больше нет

«В самый критический момент всемирной истории, в самый апогей компьютерных войн и гей-парадов, эту кашу заварили не «от вольного», а по всем канонам — как деды и отцы учили. Когда городские фраера приезжают к нам в клуб на танцы — мы всегда даём достойный бой, стоим насмерть. Молодость не истлела и теперь, она жива и нам ничего не остается, кроме того, как быть компетентными, рэп-уполномоченными товарищами и греметь на широчайших матерщинно-поэтических поприщах захудалых русских выселок и громадных городов-миллионников.

Наши люди уже сейчас занимают очень высокие посты в русском рэпе и на днях, а может и раньше узурпируют всю вертикаль власти бывшей Страны Советов и всех других стран. Так что, очень скоро милиция будет расформирована, а психбольницы и зоны упразднены…»

Захар Алексеев, Великий русский поэт

Старый, полузаброшенный деревенский погост. Звёздная майская ночь. Полнолуние.

Посреди покосившихся крестов и, поросших густой лебедой-травой, невысоких бугорков — в чёрной, наискосок стеганой кожаной куртке и замусоленной старой майке Motley Crue 1 чудил странный длинноволосый юноша: то сядет-посидит по-турецки, как Будда, то вдруг вскочит и, воздев руки к небу, в голос завопит как полоумный, то, переминаясь с ноги на ногу, что-то забормочет себе под нос и, бог весть знает, что ещё творит.

Но, как паренёк не силился и что бы он не предпринимал — ничего незаурядного вокруг не происходило. Только, разве что, звёзды, часто рассыпанные по небесам, светили аномально ярко, а громадная луна озаряла ночной погост не менее ясно, чем это было бы под силу солнцу самым ярким днём. На полном безветрии, будто в такт какой-то нездешней музыке, щедро отбрасывая на всю округу вычурные тени, качались из стороны в сторону разлапистые ели и сосны, а редкие берёзки, насквозь пропитанные лунным соком, казалось, вот-вот заговорят человеческим голосом.

Покойники с надгробных плит взирали на юношу совершенно равнодушно — будто он ни капли их не удивлял и нисколько не возмущал их спокойствия.

А Витя, тем временем, всё не унимался и не прерывал ворожбы: вот он уже исступленно, как бесноватый трясся, сбивчиво, но выразительно выкрикивая заклятия: «Именем Сатаны! Приди, явись, покорись! Мёртвые, восстаньте!» — а в его голове звенели забойные риффы Black Sabbath. 2

Но тут за спиной донесся леденящий душу протяжный усталый вздох и на плечо легла чья-то тяжелая и холодная пятерня. Всё тело в раз покрылось колючими мурашками, волосы на голове и жопе наэлектризовались и встали дыборем, волю и разум сковал парализующий страх — нельзя было пошевелить ни ногой, ни головой, ни другими-какими членами. Глаза растопырились настежь — хотелось зажмуриться, но сделать этого было никак нельзя. Впору было кричать: «Караул!»

Но нутро, обуреваемое чудовищным, непостижимым, первобытным ужасом, как молния изнутри, осветила спасительная надежда: «Вдруг это вышел из алкогольного штопора кореш Вася Дихлофос? Или мама не смогла уснуть и пошла повсюду меня разыскивать и сейчас будет бранить и грузить своей совестью, ответственностью и Святым Писанием?»

Все эти короткие мгновения, растянулись в вечность, а Витя всем своим существом лелеял свои зыбкие надежды и не хотел с ними расставаться наперекор всему: «Пусть даже и зря, пусть за моей спиной стоит самое лютое уёбище из самых мрачных глубин преисподней. Я буду надеяться на лучшее! Боженька родненький, помилуй! Я буду хорошим. Послушным. Я завяжу с металлом! Я буду помогать маме!»

И Бог не был глух к позднему раскаянию и отчаянным мольбам заблудшего своего раба Виктора Аморалова — так, по крайней мере, ему, Вите, показалось.

В голове вдруг всё встало на свои места: «Позади меня стоит Пётр (сторож) — просто он бухой в дугу. Как я сразу не подумал?» — он даже теперь уже начал горько сокрушаться о своей постыдной несмелости и уже успел пожалеть о своём поспешном раскаянии: «Нетушки, как бы не так! Чтобы я завязал с металлом?! — хуюшки вашей Дунюшке! Петя-сторож — пьяный, и всего…»

— Акакий-мертвец — голодный. — негромко кто-то прошептал Виктору в затылок.

И тут же, с перемазанными в грязи костями, да редкими клочками плоти, весь в лоскутах от старой холщовой вышиванки, во всей своей мертвецкой красе перед уже обмочившим штаны Виктором предстал трупак: «Ну не надо, не бойся, голубчик! Не надо! Тише, соколик!», — увещевал тот бедолагу. Его звали Акакий.

И откуда не возьмись, целыми ватагами — словно как по команде, отовсюду стали выползать мертвецы — один другого краше: кто-то как белый скелет, кто-то с ещё разъедаемой червями плотью, а кто-то — так совсем свеженький.

Здесь даже было немало Витиных знакомцев: вот в мощах того патлатого трупака без труда узнавался Гэндальф — старый, олдовый 3 металлист. У него даже был свой метал-ансамбль — Vurdalak. Гэндальф когда-то работал на стройке и упал с подъёмного крана. Вон — дядя Володя Сивоконь, а тот долговязый в крутом розовом пиджаке — это никто иной, как Иван Кожемяка — при жизни он активно занимался рэкетом, ездил на разборки, сидел в тюрьме и шмалял 4 из волыны 5. Вон — батин шурин, вон — Андрюхин батя, а по чёрной рясе сразу угадывается наш прежний священник Никодим.

— Ну, кто это тут безобразит?! — спросила выползавшая из-под бугорка землячка.

— Вить, ты чё? Мудак что-ли? — процедил дядя Володя.

— Рок-н-ролл, бля! — сложив