чайками», – шутил мой грозный дед. Дома в горах обладают своей исключительной силой. Расположившись близко к небу, они словно получают от него больше, чем другие. Дагестанские ночи в горах были и остаются самыми необыкновенными и наполненными в моей жизни.
Даже самый теплый летний день в горах становится прохладной ночью. И в этой ночи на небе раскрываются прекрасные звездные узоры, яркие-яркие. Вне гор Дагестана эти звезды куда-то теряются, я так и не смог понять их магии.
Митя меня встретил в дверях своей старенькой избушки. Жены и детей у него не было, мать умерла, а отца он никогда не знал.
– Здорово, старик, – сказал он, как в юности, подбегая ко мне.
Он кинулся на меня с объятьями, в ту же секунду я уловил запах алкоголя и соленой закуски. Картина жизни моего друга в Пиях сложилась сразу же.
– Привет, Митя. Привет, родной.
– Идем в дом, холодно!
На улице стоял жуткий холод, местная осень. В этой отдаленной деревне она чувствовалось на всех уровнях. С Митей мы не виделись почти 10 лет. Но связи не теряли: писали письма, слали фото. В письмах мы делились личным и наболевшим, знали друг о друге достаточно, чтобы не чувствовать себя некомфортно при долгожданной встрече, которая могла не состояться, не снизойди я до своей мечты.
Внутри избы я увидел серую, обшарпанную комнату, где, судя по всему, протекала вся жизнь хозяина. Именно он придавал этой комнате атмосферу, которая обнуляла необходимость ремонта. Было в этой избе что-то первобытное. Хоть Митька и холостяк, но порядок в избе был идеальным, насколько интерьер это позволял, и ощущалась свежесть.
Печка с треском поедала дрова, оставляя после себя тепло. Дом был небольшой, всего три комнаты, включая маленький предбанник. О былом идейном вдохновителе и веселой юности Митьки в этом доме ничего не говорило, разве что стопка книг возле печки.
Неловкое молчание. В письмах я сообщал про происходящее в моей жизни и про переживания, которые испытывал из-за каждой перемены в ней. Решил рассказать все заново, но уже детально.
– Под такое будет прилично, – сказал он и достал бутылку коньяка.
Я ждал к столу самогон или, максимум, водку, но никак коньяк. За врачебную практику у меня было достаточно благодарных пациентов, и я знал, какой коньяк – стоящий. У Мити был такой, да и закуски оказались не хуже.
– Долго этот коньяк ждал своего гостя?
– Достаточно, чтобы сделаться еще лучше! Ты не смотри на мою хату. Человек я важный в нашем муниципалитете. Может, я и сбежал из столицы, но мозги пока не пропил, а тут такие нужны, – с гордостью сказал Митя.
Осень в этом месте была удивительная. Сидя в маленькой комнатушке уютно думать, что ты тут в безопасности, когда снаружи природа творит суровые чудеса.
Возможно, на улице в это время тихо от холода умирает птица, кошка, собака или даже человек, которых не греют страницы книг. Главное не я. Своеобразная несправедливость, но и она кому-то вроде меня дарует комфорт.
Прокручивая происходящее в голове и то, к чему мы с моим другом пришли я думал: «Предали ли мы себя? Или это, что в простонародье называется “повзрослели”?» Я же склонен считать, что мы сменили ориентир. Может, мы с Митькой и влились в ряды взрослых, но все равно чувствовали себя на голову выше скучной толпы. У нас было время, которое мы любили. Не важно, правильным или нет оно было. Эти воспоминания всецело принадлежали нам.
«Эти неудачники цепляются за прошлое!» – скажут такие же как мы, когда-то молодые люди, уверенные что у них все получится. Тем вечером мы вспомнили многое из нашей молодости: драки между битломанами и роллингами, русский рок и белые чепчики, ну и вечный рок-н-ролл.
Месяц. Другой. Я обжился в этом захолустье. Митя помог мне найти приличную избу в селе, прям на самой окраине, мне это даже нравилось. Сельская жизнь мне была по нраву. Забывал обо всем и все самые ужасные поступки, совершенные в прошлом здесь казались не такими и значительными. Казалось бы, я ужасный человек: бросил семью, родителей, – но голос совести съедало единение с природой. Я начал понимать преступников, которые убегают в глушь. Наверняка, они прячутся не от закона, а от голоса совести.
На пару с Митей привели мою избу в порядок. Помню, как впервые в жизни ощутил долгожданное и забытое чувство свободы, когда оказался один в этом доме. Я был в мире, созданном и выбранном мною.
В день, когда я ушел от семьи, мне было тошно от собственной смелости, но в этой избе внутренний душевный дискомфорт сменился благодарностью самому себе за решительность.
Спустя полгода дом пополнился несколькими полками с книгами, в углу стоял патефон и неряшливая коробка с виниловыми дисками. А там – вся моя молодость, мечты и смелость. Целый день играл русский рок, который подходил этой суровой деревне с ее погодой и по-хорошему дикой жизни. Раньше казалось, что переживания этих песен касаются одного места – моего любимого Петербурга. Но география русского рока оказалась куда обширнее.
Иногда мои вечера скрашивала местная молоденькая красавица Рита. Высокая, статная девушка с естественным румянцем на щеках и замечательными формами. Она была олицетворением настоящей русской красоты. А я, пустившийся во все тяжкие романтик, не смог устоять перед ее обаянием.
Неудивительно, что Рите приглянулся кто-то вроде меня. Молодых людей в этой дыре было много, а жених Ритки был из села соседнего и служил в армии. Девушка носила мне с начала моего переезда ужины и десерты со следующей формулировкой: «Вы мужчина одинокий, вас некому кормить». А познакомился с ней, когда по вызову пришел осмотреть ее пьяного отца, упавшего с крыши сарая.
Она оставалась у меня часами, интересовалась книгами и музыкой. Может из-за тщеславия или из-за ее наивности, мне нравилось открывать для нее новое.
– Это Роллинг Стоун. Крутые ребята. Я считал себя плохишом и дрался с интеллигентами-битломанами вместе. Интересное было время, – говорил я ей, знакомя с творчеством легендарной группы.
– А зачем вам это нужно было?
– Ну как зачем? Доказать, кто из нас лучше. Местные мужики у вас идут же стенка на стенку, – пытался донести до нее я. – Причина моих разборок была куда интереснее.
– А что тогда ты тут забыл, раз тебе скучно?
– Место нравится и та атмосфера, которую я с собой сюда принес, но не люди. Дикие какие-то. Ты же сама рассказывала, как всей деревней смеялись над местным художником, – напомнил я ей.
В первые дни
