знакомства Рита рассказывала про местного пьяницу с элементами просветленного ума. Гришка – алкаш. Двадцать лет мужик пил не просыхая. Пока однажды не попал в райцентр на выставку какого-то третьесортного художника. И с тех самых пор его понесло. Разнес всем в селе байки о своем прозрении, начал из досок и гвоздей мастерить себе мольберт, а вместо холстов поначалу использовал плотные белые простыни, которые остались от старушки-жены. А краска была самая простая, детская, которую можно найти в хозмаге.
Лежавшие столько лет на антресолях, до первых творческих позывов Гришки-алкаша, полугрязные простыни теперь висели сушиться. Он их раскромсал на несколько холстов. Получалось у него это плохо, но поверх неудавшегося шедевра наносился новый. Пить случайное дарование не бросил, но теперь делал это с возвышенным и горьким удовольствием, называя себя непризнанным гением.
– Гришка художник? Смех один. Он не больше, чем пьяница, – засмеялась Рита.
Она сидела возле печки и возилась с дровами, я же, глядя на нее, не мог понять, почему она осуждает другого, хотя сама из себя ничего особенного не представляет. Не мог понять, с чего она и другие жители решили так надменно судить об интересах другого.
– Кто же тогда, по-твоему, художник?
– Как кто? Ты же ведь показывал мне картины этих людей. Ну там Ван Гог, Малевич и Да Винчи, кажется.
– Ты не уверена в том, что правильно произнесла их имена, но уверена, что они пишут шедевры. А ведь ты их даже не знаешь, в отличие от Гришки.
– Ой, Гришка наш дурью мается.
Меня пронзило горькое осознание происходящего. Я думал, что сбежал от человека, давящего на волю и выбор других, но, как оказалось, людей подобных моему отцу везде достаточно. И мне до сих пор неизвестно, почему этих людей тянет гасить огонь желания творить у других.
С Ритой было приятно коротать свободное время. Я хотел узнать, действительно ли ей интересно, что я ей рассказываю, или она проявляет поверхностный интерес, чтобы меня привлечь? Со временем я понял, что красавица Рита существо неглубокого ума, у которой только есть одна полезная функция, присущая всем женщинам.
После года таких отношений она заявилась ко мне вся в слезах, с новостью о своей беременности, что ей страшно и не знает, как дальше быть. Элементарная женская хитрость, на которую я не захотел попадаться. Я ей заявил сразу, что жениться на ней не собираюсь.
– С ребенком делай, что хочешь. Можешь рожать, можешь избавиться. Твое дело.
– Какая же ты мразь! В чем смысл читать книги, слушать музыку и мнить себя человеком из высшего общества, если вместо человечности одно дерьмо?
– Между этим должна быть какая-то связь?
– Я тебя не понимаю. Разве нам не было хорошо вместе?
– Было, но это не значит, что я должен жениться на тебе.
– Какой же ты урод! Я, по-твоему, проститутка?
– Я тебя не заказывал, не заставлял. Да и надежды на брачные узы не давал. Думал, эта временная связь – выбор двух взрослых людей. А ты оказалась той еще простушкой.
Удар, еще один. Рита била меня по щекам что было мочи. А я терпеливо сносил удары не потому что мне стыдно, а потому что ей это нужно. Ожидание, что вся эта история с Ритой закончится с последним ударом, притупляло боль.
Закончив с насилием, она упала на колени и начала громко выть, оказалось я виноват в том, что она осталась без жениха, которого она очень любила. Я больше всего ненавидел женские слезы. Вспоминал маму во время ссор с отцом и чувствовал себя беспомощным. С годами не нашел ничего лучше, как объяснить их ничтожным проявлением жалости к себе.
– Если закончила, можешь идти. Больше нет необходимости видеться. Если решишь избавиться от ребенка, сообщи, оплачу процедуру.
– Чтобы ты сдох в одиночестве!
В тот вечер мне очень сильно хотелось увидеть Маленького императора, спросить у него, как бы он поступил. Что правильнее всего сделать? Засыпая, я как в детстве звал его в гости, в мой сон.
Долгожданный сон и гость – Маленький император. Он сидел на своем троне в огромном зале, но стены за спиной императора не было. За троном в этот момент восходило Солнце.
– Это все действительно красиво, чтобы быть реальностью, – вдруг ляпнул я и заметил, что остался все тем же десятилетним мальчиком, которым встретил императора.
– Рад, что тебе нравится. В мире все прекрасно, начиная с восхода Солнца.
Каждая встреча с императором дарила мне уверенность в правильности моих действий. Вот и на утро после новостей от Риты я уже не осуждал себя.
Она родила здоровую и красивую девочку, но сама слабела изо дня в день. Испытав недолгое счастье материнства, через неделю она скончалась. По словам местных, роды прошли в антисанитарии, и роженица подцепила заразу. Смерть Риты я себе простить не смог, принимать роды меня не позвали, хотя я предлагал свою помощь.
Тогда я сдался, но спустя пару дней после родов, когда услышал, что ей стало хуже, рвался осмотреть ее, но обиженные на меня родители Риты не позволили сделать это. Они в буквальном смысле вышвырнули меня из дома.
Хоронили двадцатилетнюю девушку всей деревней. Спустя пару дней после похорон, родители Риты принесли мне свою внучку, сказав, что не хотят видеть и воспитывать ту, что убила их единственного ребенка.
К малютке я нежных чувств не питал, но пришлось заняться ее воспитанием. Девочка на зависть всем, кто ее ненавидел, росла красивым и здоровым ребенком. Как врач я не мог этим не гордиться, но как отец я ничего не чувствовал. Считал, что ухаживаю за ребенком в дань памяти о Рите, не больше.
Помогала с уходом мне местная старушка, моя соседка, не за спасибо. То время, которое я проводил за работой, в больнице соседнего села, старушка проводила с Анюткой (такое имя дочери дала сама Рита).
Так продолжалось полгода, все это время днем я пропадал в больнице, а вечером засыпал с малюткой на руках. На моих руках она спала сладким сном. Зимой, спустя год после смерти Риты, из армии вернулся ее жених Виталий.
Узнав правду, он пришел ко мне домой: я ждал криков, крови и мордобоя. Местные не раз пугали меня его нравом, но он оказался человеком спокойным. Он попросил отдать ребенка ему. Я так и не понял этого человека, но его временное появление в моей жизни оставило неизгладимое впечатление.
– Отдай ее мне. Воспитаю как свою. Клянусь. Ритку любил как сумасшедший, когда она мне писать перестала, понял
