Марла сказала:
— Это непохоже на то, как ребята садятся на унитаз задом наперёд, представляя унитаз мотоциклом. Реальная история, кстати.
Как раз перед тем, как Марла и я встретились в «Останемся мужчинами вместе», у неё уже было первое уплотнение, а теперь появилось второе.
Что вам действительно следует знать, так это что Марла до сих пор жива. Философия Марлы, по её словам, заключалась в том, что она может умереть в любой момент. Трагедией всей её жизни было то, что этого не происходит.
Когда Марла обнаружила первое уплотнение, она пошла в клинику, где толпились эти мамаши, похожие на пуганых ворон, они сидели в пластиковых креслах по трём сторонам комнаты с тощими детьми на руках. Дети были бледны, под глазами — синяки, совсем как подпорченные апельсины или бананы, а матери копались в спутанных волосах, счищая со скальпа перхоть — результат вышедшей из под контроля инфекции. В клинике зубы на их измождённых лицах выглядели здоровенными, и ты видишь, что зубы — просто части кости, которые проходят сквозь кожу для того, чтобы перемалывать что-то.
Это то место, где ты оказываешься, если у тебя нет медицинской страховки.
До того, как нашли способ лучше, множество ребят-гомосеков хотели завести ребёночка, а теперь дети больны, их биологические матери умирают, отцы уже мертвы, и ты сидишь в этой больничной вони — тошнотворном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивает каждую мать — как давно она болеет, и сколько она сбросила за последнее время, и есть ли у ребёнка живой родитель или опекун… Марла решает — ну их к чёрту.
Если Марле и суждено умереть, то она ничего не хочет об этом знать.
Марла выходит за угол клиники к городской прачечной и прёт все джинсы из сушилок, а затем идёт к продавцу, который дал ей по пятнадцать долларов за пару. И тогда Марла купила по-настоящему хорошие колготки, те, которые не ползут.
— Но даже хорошие, которые не ползут, — говорит Марла, — бывает, рвутся.
Ничто не вечно. Всё разрушается.
Марла начала ходить в группы поддержки, так как находиться среди других людей-подтирок легче. У каждого что-то не так. И на время её сердце обрело коматозное спокойствие.
Марла устроилась на работу по предоплате похоронных планов для одного агентства ритуальных услуг, где огромные толстяки, но обычно — толстухи выходили из комнаты, держа в руках урну для крематория размером с подставку для варёных яиц, и Марла сидела за своим столом в фойе со своей тёмной причёской, порванными колготками, уплотнением в груди и смертным приговором и говорила: — Мадам, не льстите себе. Мы в эту малютку не впихнём даже вашу сожжённую голову. Вернитесь и возьмите урну размером с шар для боулинга.
Сердце Марлы выглядело так же, как моё лицо. Дерьмо и мусор со всего мира. Постпотребительская подтирка, которую никто даже перерабатывать не будет.
Меж группами поддержки и клиникой, говорила мне Марла, у неё происходило много встреч с мёртвыми. Эти люди были мертвы и уже ушли в мир иной, но по ночам они звонили ей по телефону. Марла заходила в бар и слышала, как бармен называл её имя, а когда она хотела позвонить, телефон отключался.
Некоторое время она думала, что это и есть последняя черта.
— Когда тебе двадцать четыре, — сказала Марла, — у тебя нет даже понятия о том, насколько глубоко ты можешь провалиться, но я была способной ученицей.
В первый раз, когда Марла заполняла урну из крематория, она не надела маску, и позже высморкалась, и на ткани платка остался чёрный пепел мистера Как-его-там.
В доме на Пейпер-стрит, если телефон звонил только один раз, и ты брал трубку и обнаруживал, что линия пуста, ты знал, что это некто, пытающийся достать Марлу. Это происходило чаще, чем вы можете подумать.
В доме на Пейпер-стрит, полицейский-детектив решил позвонить по поводу взрыва в моём кондоминиуме, и Тайлер стоял рядом со мной, нашёптывая в свободное ухо, и детектив спрашивал, не знал ли я кого-нибудь, кто мог сделать динамит.
— Несчастье — естественная часть процесса эволюции, — шептал Тайлер, — по направлению к трагедии и полному растворению.
Я сказал детективу, что это был холодильник, который взорвал мой кондоминиум.
— Я отрицаю постулаты физической силы и материальных накоплений, — шепчет Тайлер, — потому что только при помощи саморазрушения я могу обнаружить великую силу духа моего.
В динамите, сказал детектив, были примеси — радикалы оксалата аммония и перхлорида калия, которые могут означать, что бомба — кустарного производства, да ещё замочная скважина на входной двери была расшатана.
Я сказал, что той ночью был в Вашингтоне, округ Коламбия.
Детектив по телефону объяснил, как некто впрыснул фреон в замочную скважину и затем попробовал зубило на замке, чтобы расшатать цилиндр. Примерно таким же образом преступники крадут велосипеды.
— Реформатор, уничтожающий мою собственность, — говорит Тайлер, — борется за сохранение духа моего. Учитель, который убирает собственность с пути моего, делает меня свободным.
Детектив сказал, что тот, кто сделал динамит, мог включить газ и задуть дежурный огонёк на плите за много дней до того, как произошёл взрыв. Газ был всего лишь переключателем. Газу понадобилось немало времени, чтобы заполнить кондоминиум до того, как он достиг компрессора у основания холодильника, и электрический мотор компрессора спровоцировал взрыв.
— Скажи им, — шепчет Тайлер. — Да, ты это сделал. Ты это всё взорвал. Он именно это и хочет услышать.
Я говорю детективу, нет, я не оставлял газ включённым и не покидал со злым умыслом город. Мне нравилась моя жизнь. Я любил этот кондоминиум. Я любил каждую щепочку в моей мебели.
Это была моя жизнь. Всё: лампы, стулья, ковры — это часть меня. Блюда в столах — тоже часть меня. Растения — это я. Телевидение было моей частицей. Всё, что взорвалось, было мною. Неужели вы не понимаете?
Детектив сказал, чтобы я не покидал город.
Мистер его честь, мистер президент отделения местного отделения национального объединённого профсоюза киномехаников и независимых операторов кинотеатров просто сел.
Подо всем, и за всем, и внутри всего, что человек взял — зреет и растёт нечто ужасное.
Ничто не вечно.
Всё разрушается.
Я знаю это, потому что Тайлер знает это.
Три года Тайлер склеивал и резал фильмы для сети кинотеатров. Фильм путешествует в шести или семи маленьких бобинах — в металлическом корпусе. Работа Тайлера — соединить маленькие бобины вместе в одну пятифутовую бобину, которые используются на самоперематывающихся проекторах непрерывного показа. После трёх лет работы: семь кинотеатров, по меньшей мере по три экрана в каждом, новые показы каждую неделю, в общем, через руки Тайлера прошли сотни лент.
Так уж вышло, но эта самоперематывающаяся автоматика вытеснила старые проекторы, и профсоюзу Тайлер оказался не нужен. Мистер глава отделения был вынужден позвонить Тайлеру, чтобы пригласить его на короткий разговор.
Работа была скучной, и платили паршиво, так что президент объединённого объединения объединённых независимых киномехаников и объединённых кинотеатров, ежели объединить всё сказанное им, изрёк простую вещь: отделение окажет услугу Тайлеру. Дипломатического толка.
Не думайте, что это увольнение. Думайте об этом как о сокращении штатов.
И тогда мистер задница глава отделения собственной персоной говорит: — Мы ценим ваш вклад в наш успешный бизнес.
О, это не проблема, говорит Тайлер и ухмыляется. Пока профсоюз будет продолжать посылать чеки, я буду держать рот на замке.
Тайлер сказал:
— Подумайте об этом как о ранней отставке с пенсией.
Тайлер работал с сотнями лент.
Ленты возвращались распространителям. Фильмы уходили для переиздания. Комедии. Драмы. Мюзиклы. Ах-любовь. Боевики.
Забитые тайлеровыми однокадровыми вспышками порнографии.
Содомия. Фелляция. Куннилингус. Садомазохизм.
Тайлеру нечего терять.
Тайлер был пешкой в глазах всего мира, мусором — на чей угодно взгляд.
Это то, что Тайлер тоже велел передать менеджеру Прессман-отеля.
На другой его работе, в Прессман-отеле, Тайлер говорил, что он был никем. Никто не заботился — жив он или помер, и чувство это было, чёрт побери, взаимным. Это то, что Тайлер велел сказать мне в офисе менеджера отеля с охраной перед дверью.
Тайлер и я остались допоздна и обменялись историями после того, как всё было кончено.
Сразу после того, как он уйдёт в профсоюз киномехаников, Тайлер наказал мне пойти к менеджеру Прессман-отеля.
Тайлер и я выглядим почти как близнецы. У обоих из нас — продырявленные щёки, наша кожа потеряла чувствительность, мы забыли, когда надо уворачиваться, ежели тебя ударили.
Мои синяки — из бойцовского клуба, а рожа Тайлера оказалась набитой до такого состояния президентом профсоюза киномехаников. После того, как Тайлер выполз из офиса профсоюза, я пошёл повидаться с менеджером Прессман-отеля.
