Весь экипаж называет баталера Смита «Отбивной», потому что золотое шитье на петлицах изображает что-то вроде дубовых листьев, которые больше похожи на свиную отбивную. Командира подлодки Келлера называют «Коб». Старпома Хенлона – «Боссом». Главный по камбузу, Лопни Беккер, – «Хозяин кормушки». Вместо того чтобы сказать, что ты посмотрел фильм, здесь говорят так: «запалил киношку». Дверь здесь не дверь, а люк. Шапка – «покрышка». Ракета – «бумер». В обновленном и политкорректном ВМФ темно-синие комбинезоны, которые в походе носят матросы, больше не называются «ползунками». Матросов, занятых на камбузе, более не рекомендуется называть «камбузными ловкачами». Колбаса более не «ослиный член». Равиоли – не «подушки смертника». Тосты с говяжьим фаршем запрещено именовать «говном на палочке», тушенку – «задницей бабуина».
Официально все это под запретом. Тем не менее выражения по-прежнему в ходу.
Гамбургеры и чизбургеры на подлодке остаются, как и па суше, «жрачкой». Пирожки с курятиной – «цыплячьими колесами». Койки по старинке называют «банками». Сортир – «гальюном».
Еще один важный вечер в походе называется «Хефе-кафе», что в переводе с испанского – «кафе шефа». В этот вечер офицеры стряпают для матросов. В камбузе выключают свет, и вместо свечей на столиках членов экипажа ожидают светящиеся в темноте люминесцентные палочки. В такой вечер появляется даже метрдотель.
Для отправления религиозных культов на борту подлодки из числа членов экипажа выбирают тех, кто может проводить католические или протестантские службы. На Рождество в каютах развешивают гирлянды и устанавливают синтетические елочки. Офицерскую кают-компанию и столовую украшают снежинками и гирляндами.
Когда уходишь в море на борту «Луизианы», подлодка становится твоей жизнью. Экипаж живет по восемнадцатичасовому графику. Каждая вахта длится шесть часов. Шесть часов ты свободен от вахты и можешь отдыхать, заниматься тренировками или заочным образованием при помощи компьютера. Примерно один раз в неделю ты спишь восемь часов, а не шесть. Средний возраст подводников – двадцать восемь лет. Из каюты ты отправляешься в «гальюн», одевшись в одни лишь шорты и обмотавшись полотенцем. Все остальное время моряки ходят преимущественно в комбинезонах.
Офицеры живут по круглосуточному графику. В походе не принято отдавать офицерам честь.
– Поскольку мы все оказались в замкнутом пространстве, – говорит лейтенант Смит, – то мы становимся одной семьей, и отношения между нами и членами экипажа складываются почти что родственные.
Смит показывает на Устав корабельной службы, висящий в рамке на стене столовой, и говорит:
– У матроса может прекрасно пройти вахта, но если он приходит сюда, а еда паршиво приготовлена, посуда плохо подогрета, нет здоровой домашней обстановки, мы можем самым настоящим образом изгадить ему этот хороший день.
В последний день похода всех охватывает тоска по родине. Спать не хочется. Хочется лишь поскорее вернуться домой. В таких случаях всегда показывают больше кинофильмов, экипажу круглосуточно подают пиццу и всевозможные закуски.
На берегу жены моряков и «большие шишки» разыгрывают лотерею – «первый поцелуй». Все деньги, полученные от аукционной продажи пирожков и от лотереи, поступают в фонд празднования возвращения экипажа домой.
А в тот день, когда «Луизиана» возвращается на берег, моряков на причале встречают родные и близкие с транспарантами и флагами. Первым на берег сходит командир, чтобы доложить о прибытии командующему эскадрой, но после этого… Объявляется победитель лотереи, и выбранные таким образом мужчина и женщина целуются прямо перед собравшимися. Публика громогласно чествует победителей.
ПОСТСКРИПТУМ
Эмми Экерт, фотографу, делавшей снимки к этому очерку, пришлось немало похлопотать, пройдя по многим коридорам власти, прежде чем получить разрешение на публикацию фотографий в журнале «Нест». Она меня предупредила, что поскольку «Нест» считается «дизайнерским» журналом, то руководство ВМФ серьезно озабочено тем, что значительную читательскую аудиторию составляют геи, а очерк станет пространным отчетом о гомосексуальных отношениях в интерьерах подлодки.
Эмми подчеркнула, что я ни за что не стану говорить вслух на тему анального секса на подводных лодках. Забавно, но пока она не упомянула, я об этом даже не задумывался. Меня в большей степени интересовал сленг подводников, мне хотелось объяснить происхождение уникальных словечек, которым пользуется узко ограниченная группа людей. Сленг – это вербальная палитра писателя. Я искренне почувствовал себя несчастным, когда, еще до публикации очерка, цензоры из ВМФ вымарали из текста все сленговые словечки, включая «ослиный член» и «обезьянью задницу».
И все же сексофобия показалась мне чем-то вроде огромного незримого слона, присутствие которого нельзя игнорировать.
Как-то раз я стоял в узком проходе субмарины рядом с младшим офицером, и мимо нас постоянно проходили матросы, занимавшиеся своими служебными делами. Мои руки находись на уровне пояса, потому что во время беседы я старался делать заметки в блокноте.
Совершенно некстати мой собеседник произнес: – Кстати, Чак, когда эти парни, проходя мимо, касаются тебя, это абсолютно ничего не значит.
До того, как он произнес эти слова, я не обращал на это внимания. Теперь же они приобрели для меня некий смысл. Эти прикосновения.
На следующий день, когда после ленча моряки сидели в столовой я обсуждали вопрос о том, позволят ли женщинам выполнять роль обслуги на подводной лодке, один матрос заметил, что не пройдет и недели, как какая-нибудь парочка влюбится друг в друга. В конце концов это дело закончится беременностью и придется отменять трехмесячный поход, чтобы побыстрее вернуться на берег.
На что я заметил, что подобное невозможно. Я пробыл на борту подлодки довольно долго и успел заметить, насколько тесно, насколько скученно живут здесь люди. Я сказал, что двоим просто не найти на борту укромного места, чтобы заняться любовью.
Один из матросов скрестил на груди руки, откинулся на спинку стула и сказал:
– Но такое случается! – Громко и отчетливо сказал и, усмехнувшись, добавил: – Часто случается!
И только потом до него дошло, что он сказал. Он признал, что этот самый незримый слон все-таки существует. Все присутствующие тяжело посмотрели на него. Затем последовала, пожалуй, самая долгая гневная пауза в истории ВМФ США.
В следующий раз меня попросили подождать в коридоре неподалеку от доски с объявлениями. Первым пунктом повестки дня был список новичков, поступивших в экипаж, и предложение должным образом поприветствовать их.
Вторым пунктом было напоминание о том, что приближается День Матери.
Третий оповещал о том, что на борту подлодки по-прежнему часто происходят случаи «членовредительства со стороны экипажа». В объявлении говорилось: «Предотвращение на борту подводных лодок членовредительства со стороны экипажа является для ВМФ США вопросом первостатейной важности».
Это не что иное, как зловещий эвфемизм, означающий самоубийства на флоте. Еще один невидимый слон.
В тот день, когда я покинул базу ВМФ в Кингз-Бэй, один из офицеров попросил меня написать хороший очерк. Я стоял, глядя на подлодку в последний раз, и он сказал, что все меньше и меньше людей понимают значимость этого типа военно-морской службы, которая лично для него так много значит.
Я понял эту значимость. Я восхищаюсь этими людьми и делом, которое они делают.
Однако, скрывая тяготы нелегкой службы, ВМФ, похоже, лишает этих людей части той славы, которую они заслужили по праву. Пытаясь представить службу забавой и пустячным времяпрепровождением, ВМФ рискует оттолкнуть тех, кого такие тяготы не страшат.
Потому что далеко не каждый ищет себе исключительно легкой, прикольной работы.
Мой друг живет в «доме с привидениями». Это красивый белый загородный дом. Один-два раза в месяц друг звонит мне далеко за полночь и сообщает:
– Кто-то кричит в моем подвале. Сейчас возьму ружье и спущусь туда. Если через несколько минут не вернусь, вызывай полицию!
Все это звучит весьма драматично, но вместе с тем ужасно напоминает жалобу, в которой есть нечто от похвальбы. Это все равно что сказать: «Мой бриллиант такой жутко тяжелый!» или «Я просто мечтаю пощеголять в этом бикини, и чтобы при этом никому не захотелось меня трахнуть».
Мой друг называет призрак «Леди» и жалуется на то, что не сможет спать, потому что Леди всю ночь напролет бодрствует, шелестит пришпиленными к стенам фотографиями, заводит часы и тяжело топает по полу гостиной. Он называет это «танцами». Если же мой друг вдруг становится совершенно невыносим или чем-то расстроен, то причина его дурного настроения – эта самая Леди. Ночью она подкрадывается к дому и под окнами спальни выкрикивает его имя или же включает и выключает свет.
