градом, дыхание сбилось. Я доволен результатами.
Возвращаюсь на кухню. Жук не сдвинулся ни на сантиметр. Просто сидит на столешнице. Я знаю, потому что наблюдаю за ним. Сердце колотится в груди, трепыхается, чуть ли не разрывается от упражнений. Мне нравится, как оно бьется изо всех сил, работает и работает, само по себе.
* * *
Что есть нормальность? Опроси пятьдесят человек, получишь пятьдесят разных ответов. Некоторые, несомненно, будут совпадать. Но кто решает, что нормально, а что нет? Где эта самая черта? Так как я дома совсем один, у меня есть время обдумать эту метафизическую проблему. У меня есть время, пространство и куча умственной энергии.
Сколько себя помню – даже в тот день, когда впервые встретил Грету, – я всегда чувствовал, что на мне лежит тяжелое бремя посредственности. Но сейчас ощущаю перемену. Я ведь тут! В этот самый момент! Переживаю ощущения, чувствую желания, принимаю решения, строю отношения, создаю новые воспоминания. И понимаю, что все это происходит одновременно. Как удивительно и исключительно.
Я всегда считал себя обычным, но, похоже, о себе у меня сложилось ложное представление. Нет такого понятия, как обычность. Разумнее считать, что все мы уникальны; и я тоже единичен, уникален, и никогда не было и не будет второго меня.
Я – личность. Неповторимая и невообразимая. Я немыслим. Прямо сейчас, пока стою в своем доме, обдумываю свое неопределенное будущее, размышляю о собственном опыте.
Но Грета… Кем я был до встречи с ней?
* * *
– ДЖУНИОР!
– Эй, Джуниор!
– Джуниор, что ты делаешь?
Я оборачиваюсь. Грета и Терренс вернулись с работы. Так быстро? Они стоят на кухне и смотрят на меня. Когда они приехали? Я не слышал ни мотора машины, ни хлопка входной двери.
Привет, говорю я. Вы только вернулись?
– Что ты делаешь?
– Ты просто стоишь, – говорит Терренс, – и смотришь на столешницу. Ты в порядке?
Да, отвечаю я.
Кажется, я не заметил, как наступил вечер. Должно быть, потерял счет времени. Так бывает, когда разум выходит на новый уровень. Я провел день с пользой, изменился в лучшую сторону, и это приятно. Я доволен собой и тем, что сделал за день.
– У меня руки сейчас отвалятся. Ты не шутил, Джуниор. Работа на заводе – не сахар.
Терренс убирает волосы в хвост, туго его затягивает.
Вы что, работали? Работали… за меня?
– Помощь им не помешает, – отвечает Грета. – Сам знаешь, как тяжело, когда не хватает рук.
– Да, – говорит Терренс, – ты еще восстанавливаешься, и замену пока тебе не нашли. Я осматривался, а потом меня попросили помочь. Вот и внес свою лепту.
Думаю, что с его данными он мою работу выполнять не сможет. Долго не протянет. Быстро сгорит.
И что же вас попросили сделать? Спрашиваю я.
– Мне надо было держать такие белые мешки, пока в них засыпали семена или зерно, а потом складывать их.
Вот как, говорю я.
Грета убирает вымытую мной посуду в шкаф, но вдруг останавливается. И уходит с кухни, не сказав ни слова. Я слышу, как она поднимается по лестнице.
Так значит, подменял меня.
– И еще меня попросили подменить тебя завтра.
Да?
Я чувствую, как краснеет лицо. Грета кричит сверху, спрашивает, могу ли я подняться, помочь ей.
Секунду, говорю я Терренсу.
По лестнице подниматься стало сложнее. Теперь болит не только плечо, но и ноги. Сказались утренние упражнения. Мне приходится держаться за перила здоровой рукой и осторожно подниматься, по ступеньке за раз. Когда я добираюсь до нашей комнаты, я совсем выдыхаюсь. Грета стоит у окна и смотрит на улицу. Оборачивается, когда слышит меня.
Ты в порядке?
– В порядке. Хотела убедиться, что ты тоже. Я боялась, что вам опять вдвоем там будет неловко. Сегодня мне с ним неуютно.
Все хорошо, говорю я.
– Что-то я не уверена.
О чем ты?
– Через минуту-другую он поднимется, чтобы прервать наш разговор.
Если тебе есть что сказать, говори.
– О чем он тебя теперь спрашивает?
Он рассказывал, как прошел день. Его ни с того ни с сего припахали к работе на заводе.
– Но он, наверное, не все тебе выложил.
Что ты имеешь в виду?
– Утром я не могла ничего рассказать, но я повезла его на завод, чтобы он смог провести со мной интервью. Я беспокоюсь за тебя. – Она отходит от окна и понижает голос. – У меня плохое предчувствие. Я не рассказывала всего. Мне нельзя. Он может нас прямо сейчас прослушивать. Но я считаю, это несправедливо по отношению к тебе.
Я прекрасно себя чувствую, говорю я.
– Ты не понимаешь. Ты что, не слышал, что я сказала? Тебе не обязательно все время сидеть и беседовать с ним. Это неправильно. Вся эта история не об этом.
Значит, вот что я делаю. Просто делаю все, о чем он меня просит.
Ну так разве он приехал не собирать информацию, спрашиваю я, которая пойдет на пользу тебе и мне? И вообще, у меня словно второе дыхание открылось. Чувствую бодрость и силу, чувствую…
Я шагаю ближе, кладу руку ей на бедро. Она снова отворачивается к окну.
Не знаю, чего ты от меня ждешь. Не могу уйти с чердака, пойти лечь и отдыхать, когда захочу, как ты это делаешь. У меня есть обязательства. Улетаю-то я. Мне многое надо успеть перед отъездом.
– Знаешь, забудь, – отрезает она. – Не знаю, зачем тебя позвала. Забудь.
Тогда я пойду обратно, если это все.
– Хорошо. Иди. Уходи. И закрой за собой дверь.
* * *
Я снова на кухне. Раздраженный и озадаченный.
Да что с ней такое? Что за разговоры? Ненавижу, когда Грета такая. Когда она расстраивается, но не говорит, почему. Если что-то случается, она хочет, чтобы я выуживал из нее причину, а это только затрудняет дело и усугубляет ситуацию. Ужасное поведение. Так по-детски. Ей пора повзрослеть. Что за настроения? Подкрались со временем, словно вредные привычки.
Терренс сидит за столом. Бумажная салфетка разорвана на мелкие кусочки. Он отодвигает их в сторону, когда я сажусь. Я знаю, он слышал, как мы спорим наверху. Он пытается это скрыть, ведет себя так, будто смотрит что-то на экране, занят чем-то другим, но я знаю.
– Все хорошо? – спрашивает он.
Конечно.
– Ты уверен?
Да. Так о чем мы? Что ты там говорил? Про завод?
– Я хотел спросить, что ты чувствуешь, когда ты на заводе, но не работаешь.
Я только и делаю, что работаю на заводе. Затем меня там и держат.
– Но я имею в виду нерабочее
