скрывает, а все проблемы у него — от неё.
Деревья сменились городом, скоро уже дом.
== Дочки ==
Когда Толик вернулся домой, то жены и дочек на удивление ещё не было. Он вспомнил, что его предупреждали — они могут сильно задержаться у соседей. Там гремел праздник, который начался ещё в полдень как детский, но как постоянно бывает в этих местах — плавно перешёл в вечеринку с фейерверком.
Толик сел в кресло на веранде и стал глядеть на мелькающие огни соседского дома. Все его мысли всегда крутились вокруг семьи: чтоб было по людски, чтоб у них всё было. Жена/ дочки, жена/ дочки…
Вся его жизнь, это — стремление построить правильную, счастливую семью.
Что такое счастливая семья? "Это не так, как было у нас дома," — прокручивал он любой сценарий, любую обстановку из отношений со своими родителями, возобновлял и, пытался завершить противоположным способом. Но противоположный способ далеко не всегда получался. Это Толика разрушало.
Так откуда эти страшные фантазии? Не подсознательное ли желание освободиться? Может этот второй в нём? Тот чужой, который просыпается, он уже планирует что-то, а он — Толик настоящий ещё не встал на борьбу с ним? В мыслях крутилось: он связан, он должен.
— Ну, что я с ними сделаю? Ну, куда я их дену? Куда? Я не могу!
Брат освободился. Но какой ценой! Таксистом Толик стать решительно не мог.
Он — Толик честный, искренний, добрый. Он — защитник и воин, он весь как на ладони.
Он никогда ничего не пытается скрывать.
Почему любовницу пришлось бросить? Потому что он дома не мог врать, бесконечно рассказывать, что он где-то на совещании, с друзьями. Он должен был говорить всё как есть, или по крайней мере не отвечать на вопросы, это — максимум.
Толик перевёл взгляд на свой сад, покрытый чётко распланированными дорожками. Деревца ещё совсем невысокие. Ничего, несколько лет и они вырастут, будет всё как задумывалось.
В дальнем углу сквозь надвигающуюся тьму виднелась недостроенная беседка. Толик отвёл взгляд. Темноты он боялся. Патологически. Есть два страха темноты: первый — в темноте я абсолютно один, а второй — там кто-то есть. Для Толика этот страх был смешанный: " Я в темноте и не могу контролировать тех, кто остался за её пределами. Вдруг в это время придёт кто-то с топором и их поубивает!" И когда Толик выйдет, то проблемы семьи наконец-то не будет. Вот тогда-то он освобождённый пойдёт и повесится.
Как легко сегодня психолог вывел его в этом на чистую воду:
— Хорошо. Давайте представим до конца — семья трагически погибла. Всё. Теперь вы повеситься сможете? Да? Поэтому вы хотите их убить, и у вас фантазии об убийстве, чтобы освободиться наконец и делать "что хочу".
Он не может покончить собой потому что у него на руках дочки и жена? Он ими связан? Связан с жизнью?
Тут Толик наконец увидел своих дочерей, впереди матери бегущих с шариками по тропинке и встал им на встречу.
== Второй визит ==
Вероника стояла в тусклом коридоре у окна и смотрела на открывающийся вид разрушенного завода: сгнившие полуразваленные трубы, разобранные рельсы… Когда-то в юности она провела тут почти месяц на практике, и здесь всё кипело. Экскурсовод рассказывал насколько это перспективное и значимое производство — трубы практически всех диаметров. Теперь — вот что осталось. Мрачности придавала и причина визита. Муж притащил её к психологу, чтобы она подтвердила, что он не импотент. Она подтвердила, теперь её до конца терапии выперли из кабинета…
Когда Вероника только вошла, то Сан Саныч сначала с любопытством и даже как-то нагло на неё уставился, задал несколько вопросов, а потом попросил подождать в коридоре: "Мешаете/ не способствуете". Она вышла и второй час смотрела на эти развалины. Единственно — дверь такая тонкая, что за редкими фразами хорошо слышалось всё, как впрочем и из соседних помещений.
Вот рядом в турфирме гремя бокалами празднуют возвращение из поездки, а напротив по диагонали откровенно трахаются. Расскажут потом дома о срочной работе. Что там на двери написано? Впрочем какая разница.
Вераника даже не знала надо было ей или нет, всё что она сегодня тут наслушала. С одной стороны она подвижница контроля, но сторону в которую копал Сан Саныч она предпочитала бы не трогать, впрочем он ей сразу резко не понравился, поэтому возможно она и была не объективна. Об этом ей ещё предстояло подумать.
Пока Сан Саныч разглядывал Веронику, то она разглядывала его. Вместо откровенного разговора между ними происходила невидимая дуэль. Он чутко предугадывал её движения, моментально перехватывал её взгляды. Она чувствовала: он читает её с полуслова. Теперь, стоя в коридоре и невольно подслушивая чинимый им её мужу допрос, Вероника решала: "Куда он клонит? Куда он выведет? Этот Сан Саныч что — такой умный или проницательный?" И ответ ей не был очевиден.
"Он на два — три шага вперёд может сказать, что я в данный момент думаю? Да. Но не потому что он проницательный. Он явно читает невербалику: я начинаю, а он уже прочитал начало не сформулированной мною фразы. Нет, это не интеллект, это что-то с психикой. Я потянулась — его пронизывает: "Привстать хочет". Я сама ещё не поняла, что привставать буду, просто начинаю ощущать, что нога затекла, а он уже: "Усаживайтесь поудобнее".
А вот с Толиком? Зачем он разговоры о его юности затеял? Теребит в поисках болевой точки…
Стоя в коридоре, через дверь Вероника впервые услышала о первом ужасающем коммерческом опыте мужа, когда он с друзьями в 1998 взяли в Москве кредит на миллион долларов под закупку фирменной итальянской обуви и в стране 17 августа объявили дефолт, курс доллара взлетел больше, чем в три раза. Выбор: или убьют, или деньги возвращать. И они выкрутились многоступенчатой бартерной схемой: обувью рассчитывались на зарплату рабочим, сырьё этого завода — дальше. И так — семь кругов.
Но зато Вероника услышала, что теперь её Толик готов рисковать только на условиях: " Чтоб холодильник пустой не был и трусы на мне останутся. Всем остальным — рискну".
Зачем Сан Саныч так долго и экономически безграмотно расспрашивал об этом, пытаясь вникнуть в столетней давности бартеры? — спрашивала себя Вероника. Толик ей никогда всего этого не рассказывал. А спроси его: "Почему?" ответит: "Ты и не спрашивала".
Но когда психолог стал ворошить уже нынешнее,
