— Пойдем, я буду любить тебя как следует.
В комнате, на постели ее нагое белое тело открывается и закрывается:
— Малыш, малыш…
Сперма брызжет на простыни, я трясу свой член над краем кровати.
— Не пачкай белье, мой щеночек…
На кухне она усаживает меня к себе на колени, пихает мне в рот куски жареного мяса; мои пальцы, выпачканные в соусе, касаются ее грудей, я глотаю мясо, раскрывая рот у ее глаз; под моими ягодицами я чувствую ее раскрытое влагалище, я двигаю бедрами, она стонет:
— Тебя ищут на берегу. Ты убил свою мать?
— Да, вместе с сестрой, я сбросил ее труп в пропасть.
— Зачем ты убил ее?
— Мой отец этого хотел. Она совокуплялась со всеми мужчинами на нашем побережье. Она спала в своей постели, все утро она занималась любовью с моряком. Я приготовил завтрак, взял нож, открыл дверь, моя мать лежала на мокрой простыне, раздвинув ноги, я повернул руками голову матери и пронзил ее шею ножом, кровь брызнула на мои ладони; моя сестра закричала, я вымазал кровью ее лицо; руки моего отца, вытягивавшего сеть на берегу, задрожали. Я убежал. Я хотел ебаться и воровать. Я бежал по рыбным садкам. Передо мной возник Гал, он убежал со свекловичных полей. «Возьми меня с собой. Они заставляют меня работать ночью, при свете фар».
Его джинсы пропитаны соком свеклы, майка забрызгана навозной жижей. До ночи мы прячемся в садках, едим ежевику. Гал плачет, я бью его кулаком. Ночью мы выходим на пляж, я закапываю Гала в сухой горячий песок, он засыпает, держась за мою руку.
…Чайки уплывают, скользя по гребням волн, возвращаются с рассветом, я не сплю, я тру окровавленные ладони о песок.
Шлюха берет меня за руку, мы идем по утесу: «Ты знаешь, я пролез там, где разбито стекло».
На пляже она возвращает мне деньги и уходит, она гладит меня по голове и уходит. Я залезаю на камень, Гал писает, сидя на корточках над лужей, я даю ему кусок жареного мяса:
— Я выебал блядь.
Я устал, я ложусь на песок, залитый солнцем; Гал подползает на четвереньках, садится рядом, дрожит, плачет, жует мясо, выплевывает его:
— У меня остались деньги.
Слезы Гала капают на песок. Я вскакиваю на ноги, хватаю его за пояс, подминаю под себя, бью его по лицу, прижимаю коленом его бедро, он закрывает лицо руками:
— Виннету, ты убил свою мать, ты убил ее, я видел ее в пропасти.
Я бью его, поднимаю камень, швыряю ему в лицо, течет кровь, я блюю на песок, на лицо Гала, он сбивает меня с ног, топчет мою грудь босой ступней.
Утром нас арестовали жандармы; они прыгают в высохший канал, я бегу к воротам шлюза, Гал лежит, лапки вверх, жандарм бьет его дубинкой, я карабкаюсь на ворота, пуля обжигает мое запястье, я бросаюсь в канал, ударяюсь о цемент, жандармы набрасываются на меня, оглушают, на моих запястьях и лодыжках клацают наручники.
— Мой юный клиент говорит, что его вспоили козьим молоком, но всем известно, что коза — щипачка…
— А ты — то сам…
Кровь сохнет под моими ногтями, мой затылок горит; фургон прыгает на ветках, обломанных бурей, суп жжет мои губы; Гал, опустив глаза, лакает свой суп; рядом со мной сидит мальчик, брошенный в фургон вместе с нами, одна его рука держит ложку, другая гладит кромку шортов, обтягивающих мускулистые ляжки; его член встает и натягивает ткань над кромкой; стражник наступает ногой на мою спину и бьет меня плетью по пояснице, крыса высовывает морду из щели в углу столовой; мальчик кидает ей кусок сала, крыса впивается в кусок зубами, выплевывает его и прячется в щели:
— Смотрите — ка, сегодня она не хочет есть; видно, долго еблась.
Плеть щелкает по затылку мальчика. Гал придвигает свой тюфяк к моему.
— Отстань. Ты что, не можешь без меня жить? Смотрите, парни, это моя жена…
Я ложусь, укрываюсь военным одеялом; в глубине камеры мальчики катаются по тюфякам, я переворачиваюсь на спину, приподнимаю голову; мальчики курят, дверь, выходящая на черную лестницу, приоткрыта, я слышу шум елей; мальчики лежат, обнявшись, на одном тюфяке, сплетясь ногами, курят одну сигарету на двоих, вынимая ее друг у друга изо рта, из их расстегнутых пижам торчат стоящие члены, вьются черные пряди. Входит стражник, идет к их тюфяку, бьет мальчиков кнутом, топчет их ногами, зажженная сигарета падает одному из них на живот, кожа горит, мальчик кричит.
Утром свежий ветер раскачивает цветущую ветку, она благоухает в углу раскрытого настежь окна; я облокачиваюсь на подоконник; мои плечи дрожат под рубашкой, шея голая, волосы коротко острижены, сера в моих ушах блестит в лучах восходящего солнца; я смотрю на небо, я вижу в нем круги, колесницы, каски, золотистые волосы, я тяну руку в синий воздух, мои губы съеживаются, как увядшие цветы, мое горло сжато тоской, мои колени слабеют, я сажусь на тюфяк; побитые вчера мальчики идут в умывальник, тот, что обжегся сигаретой, присаживается на корточки перед ящиком для обуви, шарит в нем, достает коробку гуталина, смазывает обожженный пупок, встает, идет в умывальник, подставляет руку в синяках от побоев под струю ледяной воды; стражник подходит к нему сзади, гладит его по затылку рукояткой плети:
— Тебе снились кошмары, Дюдоре? Тебя во сне били?
Мальчик резко выпрямляется:
— Молчи, если не хочешь, чтобы ночью тебе пустили кровь. Я залью кровью всю твою глотку.
Я растягиваюсь на тюфяке, положив руки под голову; Гал возвращается из умывальника; полотенце цвета хаки обмотано вокруг его шеи, он причесывается, садится на тюфяк, наклоняется ко мне:
— Ты ведь защитишь меня, да?
…Я молчу, уставившись в небо за окном, золотистые волосы опускаются на вершины елей. Дюдоре ложится на свой тюфяк; на поле он зажимает свеклу между ног, чтобы очистить ее от грязи и отрезать ботву, я прыгаю на его грядку, Гал работает с другой стороны поля вместе с малышами; меня стражник выгнал в группу старших, потому что я очень силен; до полудня Дюдоре не поднимает глаз, его рубашка завязана на груди, между узлом и ремнем шортов я вижу загорелый блестящий пупок; после обеда на мягкой сахарной земле стражник стегает плетью колесо тачки; согнувшись рядом с Дюдоре, я прыгаю в его сторону, когда мимо, подняв плеть, проходит стражник, я касаюсь бедром его бедра, он отталкивает меня локтем:
— Не трись об меня. Я убил своего отца.
— А я — свою мать.
Он поднимает глаза, мое бедро по-прежнему прижато к его бедру, он поворачивается ко мне лицом:
— Ты убил мать? А как?
— Ножом, потом я выебал шлюху.
— Ты хочешь сбежать? Он опускает голову, я молчу; только вечером, когда он, весь мокрый, сидит на своем тюфяке с полотенцем на шее и расчесывает курчавые волосы, я наклоняюсь к нему и говорю:
— Да.
Расческа застряла в кудрях; Гал дрожит, лежа на своем тюфяке, я говорю:
— Гал со мной.
— Ладно, возьмем и твою девчонку. На заре третьего дня мы прыгаем в солому и бежим к городу. Ты, Гал, останавливаешься у кондитерской, твои ступни сбиты в кровь, по твоим губам текут слюни, проходит мужчина, он гладит тебя по плечу, мы прячемся за помойкой, мужчина склоняется к тебе, ведет тебя в кондитерскую. Дюдоре подбирает табакерку, сжимает ее в руке, мужчина выходит, Гал ест пирожное, мужчина снова наклоняется к нему; стоя посреди улицы, он уже гладит его ляжки; Гал, уставившись на помойку, ест, не двигаясь, на мочках его ушей блестит варенье; мужчина берет его за плечи, заводит за помойку, толкает к стене, гладит его по всему телу, Гал только приподнимает колено, его губы и нос измазаны кремом; мужчина прижимает его к стене, расстегивает его шорты, запускает ладонь под его член. Дюдоре кричит, встает, потрясая табакеркой, мужчина оборачивается, поднимает руки, Гал убегает, прячется за наши спины, Дюдоре подходит к мужчине, прижимает табакерку к его животу:
— Давай сюда все деньги, а то я скажу, что ты пристаешь к мальчикам.
Мужчина поднимает руки выше, выпячивает бедро, Дюдоре плюет ему на ноги:
— Ты, скотина, хочешь, чтоб я тебя пощекотал?
Дюдоре запускает руки в его карманы, выворачивает их; его ладони дрожат на ляжках мужчины: у него стоит. Дюдоре вынимает паспорт, отдает мне, я прячу его в карман шортов, он снимает с мужчины шарф и часы, потом оборачивается ко мне:
— Скажи девчонке, пусть плюнет на него.
Гал выходит вперед. Мужчина краснеет, бледнеет, Гал, вытянув губы, плюет на его пальто, потом, привстав на цыпочки, плюет ему в лицо; плевки стекают по лацканам пальто, Дюдоре хватает его за руку, бьет мужчину табакеркой в живот, тот падает на отбросы; мы убегаем, Гал хохочет, я захожу в магазин, набираю побольше хлеба, мяса, фруктов, печенья, сыра, вина; мы идем к черкесам, они разожгли свои костры в глиняном карьере; другие мальчики, сбежавшие с каторги, выглядывают из окон их повозок; они раздеты до пояса, их волосы уже отросли; Дюдоре наклоняется над костром из коры и сухой мяты, целует сидящую на корточках старуху в красном платке:
