Я мою, пачкаю, мою, плюю и лижу; молодой человек отодвигает ногой чемодан, он говорит, приподнявшись на кулаках:
— Послушай, в моей груди клокочет революция, в полдень она брызнет с моих губ во все губы Экбатана. Благословенна ты, сосущая и лижущая первой молоко свободы.
Он встает, одевается, расчесывает перед зеркалом, испачканным помадой, свои светло — рыжие волосы, берет чемодан и выходит.
В полдень кровь брызнула на решетки дворца, на столбы, на ступени храмов, на пальмовые стволы; толпа косит, отходит, колет, отходит, топчет, отходит, режет, отходит, выкалывает глаза, отходит, рвет на части; в горлах кровь порождает крик, разбитые лица на тумбах, раздробленные ноги на драконах фонтанов, вспоротые груди, где кровь почернела от пороха…
— Антигона, ты свободная или рабыня?
— Рабыня. Разве ты не видишь кольцо в моей губе и второе, под пупком?
— А я — свободный, так и бродим мы свободно по городу, нищие, грязные, сонные, но с чистыми губами.
— В конце зимы я тоже буду свободной.
Ее губы пахнут цветами и ветром; коленями и ляжками я поднимаю ее ноги; ее соски приклеились кровью к моим, на взбирается на мою грудь, ее голова катается под, моей головой, ее бедра сжимают мою грудь, мой член бьется между ее ягодиц, протянув руки, я беру член, отгибаю его назад, вынимаю; сок ее раскрытого влагалища омывает мой пупок; мой вывернутый член хрустит, я выпускаю его, он опадает и скатывается по моей ляжке.
— Кто тебя научил искусству любви?
— Моя мать. А мой отец учил мою сестру.
Я беру в руки голову несчастной Антигоны, ее рот заполнен жгучей спермой зари, ее ноги сбиты туфлями; пуговицы, зубы и ногти царапают твои соски; твои веки склеены слюной, твои глаза залиты вином; дрожат твои зубы, ногти, кости, мышцы перекатываются под кожей. Твоя цена? твои ляжки, разведенные уверенной рукой сводни, твои вывернутые губы, твои зубы, по которым стучит молоток зазывалы. Твоя цена? твоя цена?
Она плачет на моей груди. Гал, пьяный, рот набит пирожным, шорты расстегнуты, рубашка мокра от пота и веселых слез, открывает дверь, слоняется над раковиной, блюет, его шорты наполовину сползли на ягодицы…
Виннету вытирает мокрые губы, вытирает руку о балюстраду из крашеного дерева.
В салоне близняшки спят, обнявшись, на диване. Виннету вскидывает руки к черному небу; по морю пробегают пенные валы; он кричит, ствол автомата упирается ему в челюсть, заря прицеливается, он кричит; слезы блестят на его щеках, избитых зарей, по лбу стекает пот.
Чайка кричит, раскачиваясь на куче водорослей. Ксантрай назначил на завтра начало операции «Экбатан», названной так в честь столицы метрополии, где родилось большинство солдат, где рабы Ксантрай и Тивэ смутили сердца и тела множества мужчин и женщин, где политические, военные и религиозные лидеры азартно ссорятся друг с другом, не стесняясь в выражениях, и бранят молодежь за эгоизм.
Машины загружены, Пино по представлению Ксантрая назначен старшим поваром, арсеналы почти полностью опустошены, госпиталь укреплен, дворцы огорожены палисадами, архиепископство напичкано часовыми, самого кардинала сержант научил стрелять из пулемета.
Вечером Ксантрай в сопровождении Виннету навещает солдат в их казармах; солдаты молча сидят на тюфяках и пишут письма своим невестам; на обратной стороне писем они составляют списки своего имущества. Ксантрай собирает эти письма, чтобы запереть их в гарнизонном сейфе, приказав секретарям хранить их.
Некоторые солдаты поднимают глаза на Ксантрая:
— Господин, капитан, на этот раз все серьезно?
— Господин капитан, они все придут на свидание?
— Господин капитан, они все еще сражаются ножами?
— Господин капитан, правда, что у них появилась авиация?
Его приятель Вильдфрай написал ему из деревушки близ Элё, что они обнаружили в маки следы самолетных шасси.
— Господин капитан, Экбатан нас бросил.
— Господин капитан, не перерезать ли нам поджилки чиновникам из Экбатана?
Ксантрай улыбается, смотрит на стоящие у стены винтовки, передергивает их затворы, наклоняется к вещевым мешкам:
— Я приказал вам выдать новые комплекты обмундирования. Вы их получили?
— Да, первый раз за всю службу. Господин капитан, позвольте завтра, перед отъездом, набить морды этим каптенармусам?
Ксантрай выходит.
— Виннету, тебе не страшно?
— Мне? Я убил мою мать и Тивэ, чего мне бояться смерти?
На кухне Ксантрай кладет руку на плечо Пино, нагружающего вместе с помощниками кастрюли, вертела, ножи на прицеп полевой кухни, стоящей во дворе.
— Тебе ничего не нужно? Все в наличии?
— Да, господин капитан, не хватает только одного черпака.
Подозреваю, что его стащил генерал. И знаете зачем?
Ксантрай смеется, Виннету хватает с печи кусок сыра и ест его.
— Эй, Виннету, нечего воровать припасы.
Два помощника со следами от кольца на губах, склонившиеся над ящиком с увязанными котлами, выпрямляются, их лица и руки блестят:
— Пино, следи за чистотой твоих людей. И за своей, кстати, тоже.
Ксантрай возвращается в кабинет, Виннету встает у двери, опершись на балюстраду галереи, плюет вниз; комната радистов освещена, радиостанции трещат, пищат, блестят; выходит радист с голым торсом, вокруг поясницы повязано мокрое полотенце, он спрыгивает во внутренний двор, поднимает голову, видит стоящего на галерее Виннету:
— Эй, Виннету, хочешь выпить? Я приму душ, иди, выпей, Иолас получил посылку с тремя бутылками водки.
Спускайся.
— Не могу, я охраняю капитана.
— Пусть сам себя охраняет.
— Тише, Суччиньо, нет, я, правда, не хочу. Радист заходит в казарму, выходит с кружкой водки. Суччиньо поднимается на галерею, протягивает кружку Виннету:
— Пей, малышка.
Ксантрай выходит из кабинета. Суччиньо складывает руки крестом на голой груди.
— Иди спать, Суччиньо. Да, найди мне батарейку для фонарика.
Суччиньо спускается по лестнице, кружка блестит на балюстраде.
— Пей, Виннету, пей.
— А вы, господин капитан?
Но Ксантрай молчит, уставившись в ночь, размышляя о чем-то. Капля воды падает с крыши на его запястье, он выпивает ее, она скатывается по его губе, у нее привкус и цвет кольца; Суччиньо поднимается, протягивает Ксантраю батарейку; Виннету пьет, Ксантрай возвращается в кабинет; пурпурники сидят на электрических проводах.
Энаменас спит, Ксантрай приказал загородить все выезды рогатками и поставить часовых; рядом с ними толпятся подростки Энаменаса, их мотоциклы и автомобили сигналят и дрожат у проволочных заграждений, девушки раскрывают свои корсажи, но часовые показывают руками, что проезд закрыт; один из мальчиков видит след от кольца на губе часового:
— Ты был рабом? Опусти руку и дай нам проехать. Сен-Галл, можно я его ударю?
— Нет, он солдат, может пожаловаться. Вернемся.
Мотоциклы и автомобили разворачиваются на песке дороги.
Часовой поглаживает губу, его кулак сжимает колючую проволоку; пена лижет песок; часовой садится на дюну, на его бедра прыгают блохи:
— Эй, Володя, почему ты его не пристрелил?
— Ты с ума сошел, я — бывший раб.
— Капитан тебя защитил бы.
— Нет. Он с ними заодно.
— Видел девчонок?
— Предпочитаю блядей.
— Мальчишки убили мамашу Лулу.
— Капитан говорит, что он расстрелял бы новобранцев и взял мальчишек в солдаты. И девчонок — стирать белье и стряпать для солдат.
— Блядей, которых можно тискать и ебать…
— Тише, идет патруль.
Сержант освещает фонарем лицо Володи:
— Ты остановил их?
— Да, сержант. Они меня оскорбляли.
— Сожми кулаки. Выиграем сражение и сбросим в море всех этих блядей и ублюдков. Будем жить с бедняками.
Володя снова садится на песок, ворошит зажатый между ног пучок чертополоха, с него скатываются маленькие белые улитки, он берет их пальцами, давит, кривится от запаха гнилого мяса, встает, вытирает пальцы о гимнастерку, подходит к ограде, отделяющей шоссе от луга, качает колышки, на которые натянута проволока, смотрит на ручей, текущий в трубе под дорогой и вытекающий на границе пляжа, раскачивает приземистые деревца, падающие с них звонкие капли омывают их красные корни. И так всю ночь, с болью в груди от перенесенного оскорбления, он ходит, садится, наклоняется, вырывает, давит, плюет, хрустит, трет…
Над его головой носятся чайки, замедляясь на перекрестке ветров.
На заре Ксантрай толкает двери, бьет в ладоши. Через полтора часа грузовики заполнены, солдаты помылись, вооружились, уселись на скамьи, прицепы подняты и закреплены. На дороге часовые открывают заграждения; грузовики едут к долине Королевского дворца, съезжают с автострады, поворачивают вниз, съезжают на побережье; девушка в шортах катит против ветра на старом велосипеде, ее ляжки трутся о седло; Виридо встает, грузовик обгоняет девушку, Виридо, волоча по брезенту лязгающий затвором автомат, снимает легкую каску:
