к окончанию тысячелетнего цикла: из этих событий колоссальной важности Мэзер извлек оптимистический намек на второе пришествие. Естественно, судья читал каждую бумажку, на основе которой работал автор.
Это был фарс, с какой стороны ни посмотри. Мэзер утверждает, что писал книгу по заданию Стаутона; Стаутон, зардевшись, чувствует себя польщенным, а в это время губернатор притворяется, что запретил печатать любые книги о колдовстве. Задуманные как пропагандистский текст, объявленные счастливым случаем, рекламируемые словами самого автора, «Чудеса невидимого мира» вышли в момент, когда выйти не могли. Тут на самом деле работали сложные взаимосвязи, пусть и не те, которые представлял себе Томас Патнэм.
Фипс, вполне возможно, действительно предпочел бы в следующие несколько недель находиться в Швеции. На него посыпались прошения самого разного толка. Он писал донесение в Лондон, а в это время девять андоверских мужчин просили за своих голодающих жен и детей. Нельзя ли вернуть их домой? Им, «раскаявшимся и признавшимся», точно можно доверять, пусть их посадят под домашний арест до вызова в суд [33], поскольку они ужасно страдают: трудности тюремной жизни, голод и холод, а еще «горе и беда внутри души». Расходы тяжким грузом легли на их семьи. По долговой расписке, какую мало кто в Андовере мог себе позволить, через три дня из салемской тюрьмы вышла двенадцатилетняя девочка. Прошение другого рода пришло к Фипсу 18 октября от кое-кого из тех же мужчин и их родственников. К ним присоединился их пастор. Двадцать шесть андоверцев горячо желают, чтобы земля была очищена от ведьм. Но «больные люди» оболгали их безвинных друзей и соседей, и они признались только из-за давления близких и следователей [34]. (Пересмотрев собственную позицию, петицию подписал преподобный Барнард, а составил ее, предположительно, либо он сам, либо преподобный Дейн.) Проблемы их города лишь продолжат усугубляться, если суд не пересмотрит свои методы работы. Уже названы новые ведьмы. «И мы не знаем, кто может чувствовать себя в безопасности, – жаловались мужчины, – если дети и взрослые, находящиеся под дьявольским влиянием, будут указывать на добрых людей». Они также мягко намекнули, что суд мог бы обернуть некоторые свои действия вспять. А вдруг девочки сами – агенты дьявола? К этому хору присоединялись другие голоса, из Ипсвича и Рединга, и тоже просили за своих несчастных родных. Могут ли им вернуть их жен? «Печально, – писал один житель Линна о своей супруге, – что несчастная немощная старуха так долго сидит взаперти в вонючей тюрьме, когда в ее обстоятельствах ей на самом деле нужна сиделка» [35]. К тому времени она провела в заключении почти пять месяцев.
Взяв с собой Брэттла, Инкриз Мэзер твердо решил расследовать ситуацию. В салемской тюрьме, борясь с приступами тошноты, они многое узнали и о методах правосудия, и о человеческом воображении. Восемь удрученных, пристыженных, неухоженных и очень голодных женщин рассказывали одну и ту же историю. Заключенные никого не заколдовывали, не подписывали договоров, не посещали сборищ, не принимали дьявольских крещений. Зато были до безумия напуганы. Эти признания, рыдали они, «выдумка от начала до конца». Особенно безутешной выглядела тридцатишестилетняя невестка Уильяма Баркера. Дознаватели постоянно твердили, что «она знает, что они ведьмы, и должна признаться, она знает, что их крестили, и т. д.». В конце концов она сдалась и теперь невыносимо страдала от стыда. Не меньше страдала шестнадцатилетняя Марта Тайлер, та самая, которую заставляли признаться собственный брат и пастор. Чтобы спасти свою бессмертную душу (а заодно и жизнь, как напоминал ей брат), Марта согласилась со всеми голословными обвинениями. Арестантки горько сожалели, что подставили других.
Но как – в октябре на женщин обрушился новый шквал вопросов, на этот раз от более дружелюбных следователей, – как они придумывали такие красочные детали? Брэттла тоже волновали эти частности, хотя вопросы он задавал несколько иные, чем преподобный Хейл, интересуясь механикой полета Энн Фостер. Разъяснения дала одна пятидесятипятилетняя жительница Андовера, летавшая на палке на собственное сатанинское крещение, – и это было все равно что наблюдать, как Злая Ведьма Запада постепенно меняет облик и превращается обратно в мисс Галч [139]. Когда ей велели назвать дату дьявольского крещения, она выбрала один из дней двенадцать лет назад, после рождения ее последнего ребенка. Она тогда была больна и в меланхолии «и решила, что он подойдет не хуже любого другого» [36]. Но почему она сообщила, что Сатана явился в виде кошки? Убеждая женщину, что она ведьма, магистраты требовали от нее рассказать, как выглядел дьявол. Перед арестом она видела около дома кошку – это первое, что пришло ей в голову [140]. Большинству женщин завязывали глава при испытании касанием Барнарда, об этом эксперименте младший пастор теперь жалел. Одна сорокадевятилетняя арестантка до сих пор сомневалась по этому поводу. Она убеждала посетителей, что никогда не говорила с дьяволом и никого не заколдовывала. А вот ведьма она или нет, решить она не могла. Завывания девочек до сих пор звенели у нее в ушах, она не могла их игнорировать. Еще три женщины-заключенные, помоложе, рассказали совершенно другое. В своих свидетельствах они настаивали на полетах, удушении жертв и втыкании колючек в куколок. Прямо перед гостями служанка Джорджа Джейкобса вдруг начала биться в конвульсиях – это, объяснила сокамерница, ее истязает Маргарет Джейкобс. Не зря Сэмюэл Сьюэлл написал в тот день двоюродному брату в Англию: «Нам нужны ваши молитвы, чтобы бороться с колдовством» [38].
И вот в эту изменчивую, мутную, суровую среду Коттон Мэзер выпустил свои «Чудеса невидимого мира». Отлично понимая, через какую «трясину и грязь» ему придется пробираться, он предварил сочинение данью уважения собственной смелости [39]. Было, однако, крайне важно сделать подобающие выводы из «колоссальных и необыкновенных событий, происходящих с нами». Он сделал это только потому, что никто больше не вызвался. (Несколько недель назад Мэзер пообещал, что его труд ни в коей мере не помешает публикациям Нойеса или Хейла, которых он фактически обогнал на финишной прямой.) Он обнародовал свои намерения «расстроить все планы дьявола, замышляющего против Новой Англии»; познакомить заграницу с его опусом; предотвратить появление «лживых сообщений». Он ничего не сказал об оправдании действий суда, но и необходимости такой не было: это ясно читалось на каждой странице его творения и в восторженном предисловии Стаутона.
Две книги Мэзеров пошли каждая своим путем. Если отец занимался абстрактными материями, защищая невиновных, то сын упивался мистикой, уличая ведьм. Он испытывал не меньше гордости, наблюдая за дьявольской атакой на Новую Англию, чем когда видел, что девочка Гудвинов не может прийти в себя от книги
