уезжать из Салема, не получив жалованья. Они уже потеряли трех пасторов, потеря четвертого только осложнит ситуацию. Они подали петицию, чтобы он остался [27]. Последовал иск, за ним – встречный иск. В июле 1697 года дело рассматривали трое третейских судей, из них двое судили на колдовских процессах. Семья Нёрс пожаловалась им, что Пэррис ведет паству по пути «опасных ошибок и проповедует такую жуткую безнравственность», что должен быть изгнан из профессии. Он игнорировал одни обвинения и давал ход другим. Его клятвы были ложью. Обе стороны доходили до гипербол: критики Пэрриса утверждали, что он «принес самое огромное за все времена горе не только этой деревне, но и всей этой стране» [28]. Третейские судьи решили не в его пользу. Пэррис вернулся в Стоу, отдаленное поселение, где проповедовал раньше. Там, сразу же впутавшись в диспут о жалованье, он продержался год.
12 августа 1696 года Сэмюэл Сьюэлл, дородный и краснолицый, с редеющими седыми волосами, был ужален острым замечанием. Совершенно неожиданно его друг, родившийся в Амстердаме, заметил, что Сьюэлл, не задумываясь, поверил бы, если б кто-нибудь сказал, что перетащил на спине бостонский район Бикон-Хилл, а потом вернул на законное место. Легковерие судей по делам о ведьмах и заявления «глупцов», веривших в договоры с дьяволом, уже давно его, бостонского констебля, поражали [29]. Смысл сказанного был предельно ясен. Необъяснимо атлетичного Джорджа Берроуза повесили почти ровно четыре года назад. Этот комментарий запустил процесс, откладывавшийся, возможно, из-за затяжного падения Пэрриса. С каким бы трудом оно ни было добыто, чего бы ни стоило его пастве, но извинение Пэрриса все еще оставалось единственным признанием неправильных действий. В воздухе висело темное марево стыда.
Сьюэлл был не единственным, кто вздрагивал при упоминании незавершенного дела. В воскресенье 16 сентября 1696 года Стаутон, совет и массачусетская ассамблея собрались на молитву в бостонской ратуше. Службу проводили пять пасторов. Когда очередь дошла до преподобного Уилларда, он набросился на представителей власти. Погибли невинные люди. Почему никто не издал официального указания, чтобы просить Божьей милости? Накопившийся коллективный грех особенно сильно давил в удручающие времена, когда Бог насылал на Новую Англию неурожаи, рои мух, эпидемии, засады индейцев, провальные кампании против французов. Предсказание Мэзера, что новый тысячелетний цикл запустится в 1697 году, начинало казаться не соответствующим действительности. Та зима стала самой свирепой на памяти колонии. Бостонскую гавань сковало толстым льдом. Торговля замерла, и цены на зерно взлетели до небывалых высот. Еды не хватало. Желание припомнить события 1692 года все возрастало.
В середине ноября Сэмюэл Сьюэлл поехал на север разбираться с одним обескураживающим делом [30]. Еще до того, как Томас Мол построил в городе Салеме маленькую молельню для квакеров, он счел своим долгом сообщить преподобному Хиггинсону, что его проповеди – ложь. Такое ощущение, что этого ушлого купца нарочно послали в Новую Англию, чтобы раздражать власти: в обществе, где было крайне мало возможностей проявлять инакомыслие, он использовал каждую из них. Это Мол предпочитал бить рабыню вместо того, чтобы продать ее; это Мол бранил Хейла, когда тот молился за Бриджет Бишоп у виселицы, – она же убила одного из детей Мола! [151] В 1695 году он напечатал в Нью-Йорке книгу, где в пух и прах разнес Массачусетс за преследования квакеров, и с восторгом отмечал, что она вызвала «серьезный переполох». Стаутон приказал обыскать его дом. Шериф Корвин провел обыск, изъяв тридцать экземпляров вредной книжки, арестовал ее автора и доставил его в салемскую тюрьму, теперь гораздо менее людную, чем некоторое время назад. Книги сожгли [152].
Когда в ноябре дело дошло до суда, Мол предстал перед ним и за свою богохульную публикацию, и за буйное, вызывающее поведение во время предварительного слушания. Сьюэлл присоединился к двум другим судьям, и началась нервотрепка. Не облегчало положение и то, что Мол – человек, являвшийся на слушание с Библией под мышкой и свободно обращавшийся к ним как к «несправедливому высокому суду», – приравнял преследования квакеров к охоте на ведьм. Власти настолько же отвратительны, насколько выставляли таковым Берроуза. Они боролись с колдовством с помощью колдовства. Он насмехался над деревенскими девочками с их абсурдными провидческими способностями. Как кто-либо мог подумать о них как об «истинных Христовых мученицах»? Потом Мол пошел еще дальше – поднял на смех магистратов. Пять раз заключенный под стражу и дважды высеченный, он ничего не боялся. Как смеют они сидеть тут и судить его и порицать его проступки, когда сами приговаривали к смерти невинных? Эти ханжеские душонки скорее позволят своим детям стать «жуликами и шлюхами», чем квакерами. И вуаля! Дочь преподобного Хиггинсона превращается в ведьму.
Далее Мол обратился к присяжным. Суд, напомнил он им, навлек на провинцию гнев Господень. Как могут они преследовать его за «пресловутую коварную ложь», когда сами убивали невинных и ни разу в том не покаялись? Они утратили всякое доверие. Не было нужды подчеркивать, что все события происходили в одном и том же помещении. В 1696 году свободно высказываться или публиковаться было не проще, чем раньше, – но стало сложнее получить обвинительный приговор. Мол к тому же прибег к новаторскому способу защиты, который мог сработать только той унылой зимой. Да, его имя появилось на оскорбительной книге. Но присяжным придется пообщаться с нью-йоркским издателем. Иначе как доказать, что слова «Томас Мол» на обложке имеют больше отношения к стоящему перед ними человеку, чем человек – к своему призраку?
Присяжным, призывал он, следует все очень хорошо взвесить. Они же не хотят взвалить на себя такой же груз вины, под которым стонут другие присяжные из округа Эссекс? Любое решение – только их решение, судьи – всего лишь их приказчики (язвительный намек на пересмотренный вердикт Ребекки Нёрс). Шокировав судейскую скамью, двенадцать мужчин объявили Мола невиновным. Как это возможно, взорвался коллега Сьюэлла, если прямо перед ними лежит одиозная книга Мола! Присяжные терпеливо объяснили, что посчитали улики недостаточными. Издатель поместил на обложку имя Мола. Простые смертные не могут с точностью утверждать, что именно под этим подразумевается. Судья, брызгая слюной, кричал, что Мол, может, и избежал людского суда, но не избежит суда Божьего. Бывший подсудимый триумфально парировал: присяжные спасли его от нечестивых людей, творивших нечестивые дела.
В декабре явно назрела необходимость публичного заявления: условия походили на те, что в свое время спровоцировали всеобщий ужас перед ведьмами; Новая Англия снова находилась «на грани разрушения» [31]. Задача подготовить текст соответствующего документа легла на Коттона Мэзера. Он продолжал настаивать, что хотя и не
