Хотелось сразу спросить, что случилось, высказать, что думал, но промолчал. Любил младшего (целых пятнадцать лет разницы!) брата, любил в нём своё детство, свою молодость. Глянул в его хитроватые карие глаза — молча обнял, поцеловал в жёсткие, покрытые инеем усы и повёл в натопленные княжеские покои.
А там уже их заждались: великий князь Рюрик, сыны Святослава — Всеволод Чермный да Олег, ханы торков[39] Кунтувдей и Кулдюр, которые черными клобуками селились по Роси да Стугне и за это служили с оружием киевским князьям, воевода Андрей и воевода Роман Нездилович, боярин Славута, старый воевода Тудор.
После взаимных приветствий сели к столу. Ели, пили, говорили о том, о сем, а когда насытились, Святослав отложил в сторону ложку и сказал:
— Братья, ныне собрались мы все тут, кроме князей Владимира Переяславского, Игоря Новгород-Северского, Всеволода Трубчевского да Святослава Рыльского. Они присоединятся к нам на Суле, чтобы двинуться на окаянного Кончака. Если мы не ударим по нему сегодня, то он, возгордившись, нападёт на землю Киевскую, Черниговскую и Северскую завтра. Собрали мы ныне силу немалую — так, может, и двинемся? Кто как мнит о том?
Святослав хорошо знал мысли всех, кто сидел за столом, кроме Ярослава, и ждал, что скажет именно он.
Но Ярослав молчал. Краснощёкий с мороза, спокойно смотрел на великого князя и задумчиво теребил левой рукой густую чёрную бороду. Был он не стар. Ему сорок четыре года, а рядом с отяжелевшим, совсем седым Святославом выглядел ещё моложе. Его вполне можно было принять скорее за сына Святослава, чем за младшего брата.
Тишину нарушил Рюрик:
— Что тут раздумывать? Собрались все — значит, в поход! Завтра же и выступим! — и пристукнул рукой по столу.
Это был энергичный, умный, хотя горячий и не в меру вспыльчивый князь. Рано получив киевский стол, он вёл долгую и упорную борьбу против Святослава, который всеми силами старался выгнать его из Киева. Не раз вспыхивали между ними которы[40] и лютые сечи, не раз проливалась на берегах Днепра кровь воинов. А три года назад двоюродный брат Святослава князь Игорь даже привёл с собою Кончака и Кобяка с их ордами на подмогу. Правда, всем — и Святославу, и Игорю, и Кончаку — пришлось бежать без оглядки. Половцев порубили на берегу Днепра, возле Черторыя, погибли ханы Козл Сотанович и брат Кончака Елтут Атракович, два сына Кончака попали в полон. Однако, полностью воспользоваться этой блестящей победой Рюрик так и не сумел. Помехой ему стали влиятельные, богатые и могущественные бояре киевские, которые начали разоряться от беспрерывных кровавых межусобиц, устали от них и в то же время не хотели иметь в Киеве сильного князя, так как боялись ограничения своих прав и свобод. И поэтому лучшие, самые влиятельные мужи предложили Рюрику, настаивая, что это для блага всей Русской земли, поступиться властью и отдать Святославу Киев, а себе оставить Киевскую землю[41]. Рюрик поупорствовал сколько мог, согласился и сел в Белгороде. А что ему оставалось делать? Без бояр, без воинства киевского, не имея поддержки черных клобуков, которые набирали всё большую силу на окраинах Киевской земли, он мог утратить все… Вот так в Киевском княжестве появились два соправителя — Святослав и Рюрик. Оба достаточно могущественные властители, ибо Святослав, кроме Киева, имел ещё обширные владения в Северской земле, а земли Рюрика простирались от Сулы на востоке и Роси на юге до Горыни и Припяти на западе и севере. Однако этот дуумвират вместе с тем и ослаблял Киевское княжество, поскольку между соправителями хотя внешне и установился мир, единодушия не было.
Сейчас Рюрик не мог понять, почему Святослав высказался так туманно, неопределённо. Хитрит? Какой смысл? Сам же затеял поход!
— Безусловно, идти! И погромить поганых! — повторил он и обвёл всех присутствующих суровым взглядом стальных глаз.
Его сразу же поддержал хан Кунтувдей, коренастый круглоголовый торк лет сорока. Он потёр ладонью сытое, обожжённое морозом лицо, блеснул узкими черными глазами и спросил:
— Почему князь Святослав так спрашивает? Для черных клобуков хан Кончак и особенно хан Кобяк — ворог… Людей убивает, скот грабит… Чёрный клобук идёт в поход на хана Кончака и ловит его на аркан!
Хан Кулдюр, щуплый, желтолицый, молча кивал головой. А старший сын Святослава Всеволод Чермный, прозванный так за рыжий, даже красный цвет волос и бороды, удивлённо пожал плечами.
— Кто же против похода? Разве есть у кого другие помыслы? Войско собрано, готово в путь — не распускать же его по домам!
Ярослав улыбнулся уголками губ. Какой горячий у него сыновец![42] И, кажется, на него намекает, пускает невидимые стрелы в своего стрыя? Ну что ж, он примет вызов!
— Я против, — произнёс он тихо и ещё тише, но внятно повторил: — Я против…
Все головы враз повернулись к нему. Не послышалось ли?
Святослав стиснул зубы. Так он и знал. Хитромудрый Ярослав приехал лишь для того, чтобы снова, как бывало не раз, отколоть очередное коленце!
— Почему, брат? — спросил едва сдерживаясь. — Ты же знаешь, что без тебя, без твоего могучего и храброго полка мы не сможем надеяться на окончательный успех… Для задуманного похода в глубину Половецкой земли нужны большие объединённые силы! Ты подведёшь всех нас!
— Ныне, братья, не ходить! — подчёркнуто сказал Ярослав. — Ну что за поход зимою? Одни муки! Снега, морозы, бескормица для коней… На носу весна. Растает — будет ещё хуже… Давайте повременим и, если даст Бог, летом пойдём. Соберём ещё большую силу, погромим половцев и загоним Кончака за Дон, аж в Обези[43], как когда-то Владимир Мономах загнал его отца Атрака… Осталось совсем немного ждать — март, апрель, май… Зато подготовимся как следует!.. Да и нездоровится мне сейчас.
— У нас ведь всё уже готово, княже, чего ещё ждать? Будто для нас впервой проводить зимние походы! Кончак же не ожидал весны, а напал в самые лютые морозы, в снегопады. И бескормицы не побоялся! — воскликнул Рюрик.
За столом застыла тягостная тишина. Ярослав не торопился отвечать Рюрику на его справедливые слова, скривил губы.
Святослав осуждающе покачал головой, пристально посмотрел на Ярослава… Потом тихо начал:
— Княже Ярослав, если между нами всеми не будет согласия, то ни сегодня, ни завтра не пойдём мы на половцев и не загоним их ни за Дон, ни в Обези. Все беды земли нашей — от гордыни княжеской, от того, что князья про малое «се великое» начали говорить и, имея волость, заглядываются на чужое: «се моё и то моё тоже!» Нет, братья, так не годится! Которы да усобицы — это погибель земли нашей! Поганые видят, что меж князьями нет мира, и без страха нападают на наши села да города, грабят добро наше, полон берут, людей убивают…
— Брат, я не начинаю усобиц, я только говорю, что не хочу идти сейчас в поход, — сдержанно возразил Ярослав. — Не хочу мордовать ни воинов, ни себя…
— Если б только это, Ярослав, — перебил его Святослав. — Если б только это… Но опасаюсь, что причина кроется в чём-то ином… Вот только не пойму в чём… Когда умер наш отец Всеволод, то я заменил его для тебя и при этом всё время внушал, что не книжная премудрость украшает князя, а его желание служить земле своей, умение смирить свою гордыню перед старшим князем — отцом или братом, вуйком или стрыем — занимающим великокняжеский стол. Смирение младших усиляет Русскую землю, высокомерие разрушает её. Почто рушишь братскую любовь и согласие? Мы с князем Рюриком наконец пришли к примирению и наступил мир на Русской земле, а ты хочешь его срубить под корень. Негоже, негоже так делать, Ярослав, брат мой!
Князь Черниговский покраснел, на лбу у него выступили капельки пота. Кому-нибудь иному ответил бы резко, оскорбительно, ни от кого не потерпел бы подобных слов. Но Святославу, который в детстве действительно заменил ему рано умершего отца, не осмелился сказать дерзкого слова. Хитрить мог, лицемерить мог, а прямо, открыто сказать не смел. Потому ответил не повышая голоса:
— Брат, все, что ты сказал — истинная правда. С одним только не могу согласиться — что я сею зерна разлада меж братьями. Не идти в поход — это ещё не значит, что я начинаю усобицу. Нет, я просто не готов к походу. И войско моё не готово, и я сам плохо себя чувствую. Разве можно за такое осуждать?
Все надолго замолчали. Опять наступила гнетущая тишина. Святослав чувствовал, что Ярослав неискренен, что причина отказа в чём-то другом, а не в недуге. Но не хотелось ему затевать на людях ссору с братом. Князь Всеволод Чермный и Олег, видя, что отец молчит, тоже не смели ничего сказать. Ханы уставили узкие глаза в стол и ничем не выявляли своих чувств. А воеводы Андрей, Роман и Тудор, придерживаясь неписанного закона, что меньшие говорят только после того, как их спросят, вообще за вечер не проронили ни слова.
