утра. Наготовили кушаний да подавались угощения с пылу с жару. Велел Сицкий достать из погребов терпкий мёд. На белоснежной скатерти уж некуда было ставить угощение, и крестьяне всё выжидали, как можно будет сменить блюда. Разливалось питьё в серебро: подавались и дичь, и рыба, пышущие сладким жаром.
Когда Ивана усадили за стол, спустилась к ним Варвара в белом сарафане, исшитом красными узорами. Две косы ниспадали ей на младую грудь, в ушах поблёскивала пара серебряных серёг. На покатых плечах лежал расшитый платок. Улыбнулся Согорский, глядя на девушку. Ладная, точно лебёдушка, села подле гостя, да всё взор отводит. Была в том некая потерянность. Точно искала у отца ответу, обратила к нему кроткий взор свой. Согорский то сразу заметил.
Князь же Сицкий не терял радушия на своём лице, и радость его была светлою и искренней, но нынче примешалось к тому и тихое сожаление. Отец глубоко вздохнул, готовясь нести тяжёлые вести дорогому гостю.
– Варь, поди с Марусею прогуляйся, – молвил Василий, собираясь с мрачными думами.
Иван уж нахмурился, да ни слова не молвил, покуда девица не покинула светлой палаты. Согорский всё глядел ей вслед, покуда хватало взору, а уж затем с уст князя сорвался тяжёлый вздох. Ещё не было молвлено ни слова, но близок был Иван с князем Сицким, да тут уж вовсе не мудрено было уразуметь – разговор нынче не из приятных уж будет. Василий всё не решался заговорить, поджав губы.
– Василий Андреич, выкладывайте уж, – молвил Согорский.
– Да что тут сказать… – вздохнул Василий, стуча по столу пальцами.
– Как есть уж, – Иван пожал плечами.
– Не будет вашей свадьбы, – с трудом молвил Василий.
Воевода хмуро посмотрел на Сицкого.
– Я давал вам слово, княже, – пламенно молвил Иван, положив руку на сердце, – что не трону дочери вашей, покуда на то не будет её воли. Вижу я, что она юна, вижу, не слеп. Я клянусь Господом Богом, клянусь своей честью никогда не делать ей дурного. Коли на то воля ваша – она не покинет отчего дома.
– Вань, я люблю тебя паче родного сына, – молвил Сицкий. – Но прими мой отказ. Так лучше сделается, прежде всего – для самой Вари.
Согорский сжал кулаки да злобно цокнул. Взяв чашу, воевода припал к питью. Отстранившись от чаши, Согорский поглядел в стол пред собой. Едва заметно качал он головой.
– Иного зятька подыскали? – спросил Иван, поднявши взгляд.
Сицкий кивнул, и лик его омрачился пуще прежнего.
– Варька его хоть любит? – Согорский поглядел на князя, тот лишь усмехнулся.
– Слюбится-стерпится, – ответил Сицкий, тяжело вздохнувши.
Иван пуще прежнего сделался хмурым.
– Да кто же это он таков? – допытывался Согорский.
– Фёдор Басманов, – ответил Сицкий.
Согорский было хотел верить, что ослышался.
– Алексеев сын? – молвил он, и уж хрипло голос его отозвался.
Сицкий кивнул. По виду гостя своего понял князь, что ведает Согорский, кто таков жених Варькин. Иван закрыл лицо рукой.
– Опричники ныне у царя в любимцах, – тяжело вздохнул князь, наливая гостю да себе крепкой медовухи. – Явились в дом мой, точно здесь им всё уж на владение передано. И ведь, чёрт бы их, так оно взаправду и есть. Нынче всякий суд гроша ломаного не стоит супротив слова опричника.
В памяти Согорского уж встала вновь пред глазами площадь, и повешенный глядел на него своим исступлённым безумным взором, и пыль поднималась в горьком воздухе, и страшный клич вновь отозвался эхом в его голове.
– Неужто отдашь им Варю на поруганье? – молвил Согорский, и голос подводил князя.
Василий в отчаянии и злости грохнул рукой о стол.
– А каков у меня выбор?! – выпалил Сицкий. – Каков?! То не те люди, коим отказ ведом – они волочат за волосы дочерей и жён да насмехаются всею оравой чёртовой! Благо Басмановы не брали дочь мою силою! Да на то есть у них дозволение, от самого царя есть! Каков выбор мой?!
– Я вернулся с ратного поля, весь в крови проклятых латинов, а много злее губители земли Русской вона где притаились… – замотал головой Согорский, бормоча себе под нос.
Иван вновь припал к медовухе, надеясь, что питьё скорее притупит его рассудок. Василий тяжело вздохнул, не находя никаких слов. Сейчас устами Согорского уж говорили страхи самого князя.
– Воля ваша, Василий Андреич, – тихо молвил Иван, вставая из-за стола.
– Вань, не отчаивайся да не твори чего сгоряча, – молвил Сицкий. – И ради Христа, не вступайся с ними во вражду.
– Благодарю за всю милость, за доброту вашу, княже, – с почтением молвил напоследок Иван, да всяко голос его был сломлен тягостной тоскою.
* * *
Тени делались всё длиннее. Солнце постепенно плыло вниз по безоблачному небу. Двери и окна кабака были распахнуты настежь, чтобы пустить внутрь немного вечерней прохлады.
Косматый пёс сидел у входа на привязи, ожидая, как хозяин спустит его вольно бродить по знакомым переулкам. Но покуда служба не была окончена, зверюга с поразительным старанием несла свой караул. Пёс поднял уши – одно из них было оторвано едва ли не полностью. Хмуро буркнув на прохожего, собака не стала в голос брехать. Того короткого знака хватило Генриху, что сидел в своём кабаке, чтобы обратить внимание на вход.
Немец не стал подниматься со своего места, но черномазый Шура уж поспешил. Пришлый мужчина был застан врасплох тем, что цыганский парнишка принялся его обыскивать да помотал головою, указывая на тяжёлый нож на поясе. Пришлым был не кто иной, как Согорский. Будучи человеком ратным, он вовсе не имел скверной привычки гулять без оружия.
– Пущай, – отмахнулся Генрих, видя, что князь не спешит остаться безоружным.
Сам Генрих не был шибко занят – он вёл учёт всему хозяйству. Пред ним на столе разложилось несколько записок, в коих значились расходы да прибыль, а по левую руку стояла бутыль с крепкою водкой.
Шура пожал плечами да отошёл в дальний свой угол, продолжил точить короткий ножик.
Генрих отложил свои рукописи, видя, что гость направился к нему. Немец радушно улыбнулся, отложив всякие дела, да указал на место подле себя. Им принесли ещё одну чарку, и Генрих налил гостю.
– За тебя, хозяин, – молвил Согорский.
Покуда князь ещё не досказал того, ко столу поднесли угощения. Они выпили со Штаденом и закусили полосками вяленого мяса.
– Откуда прибыли, сударь? – спросил Генрих.
Иван несколько помедлил с ответом. Пущай Штаден уж не первый год на Руси и речи его внять можно было безо всякого труда, всё же слышно было, что не здешний он.
«Неужто латин?» – подумал было Согорский.
– Со Смоленску, – ответил князь.
Генрих едва-едва улыбнулся краем
