в письме. Однако он лишь иронизировал да шутил, а Лате хотелось – точнее, это было жизненно ей необходимо, – чтобы он воспринимал свои и ее чувства всерьез.
К тому же он ничего не рассказал о себе, а Лата так ждала от него новостей. Она хотела знать все – в частности, как он сдал экзамены. Судя по словам его отца, сдал он их хорошо, но слова эти можно было истолковать как угодно. Допустим, так: да, сдал ты неважно, но сдал ведь, теперь экзамены позади и хотя бы одним поводом для волнений меньше, почему же ты по-прежнему невесел?
Если уж на то пошло, откуда у Кабира ее адрес? Не от Прана же с Савитой… Возможно, от Малати, хотя они с Кабиром, насколько ей известно, даже не знакомы.
Он явно не собирался брать на себя ответственность за ее чувства, это не подлежало сомнению. Мало того, он ждал извинений! Сперва он похвалил ее ум, а потом чуть ли не тупицей обозвал. У Латы сложилось впечатление, что ему бы только шутки шутить да веселиться и никаких обязательств, кроме «любви», он на себя брать не желает. Но что такое любовь?
Даже больше, чем поцелуи, ей запомнился тот день, когда она пришла на поле для крикета и наблюдала за его тренировкой. Она была околдована, заворожена… Кабир запрокинул голову и громко рассмеялся над чем-то. Воротник его рубашки был расстегнут, в бамбуковой роще неподалеку шелестел ветер и ссорились майны; было жарко.
Лата перечитала письмо. Вопреки просьбе Кабира не рыдать по лавкам слезы сами собой навернулись на глаза. Дочитав письмо, она зачем-то принялась за египетские мифы, но слова решительно отказывались складываться во что-то осмысленное у нее в голове.
Вдруг рядом раздался голос Варуна:
– Лата, иди-ка ты лучше домой, мама нервничает.
Она взяла себя в руки и кивнула.
– А что случилось? – спросил Варун, заметив ее слезы. – С мамой опять поссорились?
Она мотнула головой.
Варун посмотрел на книгу, увидел письмо и тут же все понял.
– Убью его!.. – с несмелой яростью в голосе прорычал Варун.
– Да некого убивать, – ответила ему Лата скорее сердито, чем грустно. – Только не говори ма, я тебя умоляю, Варун-бхай! Иначе мы обе сойдем с ума.
7.5
В тот вечер Арун вернулся с работы в прекрасном настроении. Он хорошо поработал и чувствовал, что вечер тоже пройдет отлично. Домашней катастрофы удалось избежать, и Минакши держалась собранно и элегантно – Арун даже не заподозрил, что несколько часов назад она бегала по дому как ошпаренная. Поцеловав мужа в щеку, Минакши звонко рассмеялась и ушла к себе переодеваться. Апарна налетела на папу, осыпала его поцелуями, но уговорить его пособирать с ней головоломку не сумела.
Аруну показалось, что Лата немного не в духе, хотя в последнее время она почти всегда была такая. Ма… а что ма, попробуй уследи за ее переменами настроения. Она из-за чего-то досадовала, – наверное, чай подали невовремя. Варун, как обычно, был лохмат, помят и уклончив. Почему, в который раз спросил себя Арун, ну, почему его брат такой бесхребетный, вялый и почему он всегда ходит в тех же лохмотьях, в которых спит?
– Выключи эту дрянь! – проорал Арун, войдя в гостиную и едва не оглохнув от «Пьянящего взора».
Варун, хоть и робел перед старшим братом, который навязывал домочадцам свои утонченные вкусы, порой все же поднимал голову – лишь затем, чтобы ее тотчас безжалостно сняли с плеч. Голова отрастала очень медленно, но сегодня она как раз достигла прежних размеров. Варун выключил граммофон; в груди у него теплилась ярость. Он с детства вынужден был терпеть деспотизм Аруна и ненавидел его всей душой – впрочем, как и любую власть. Однажды, еще в школе Святого Георгия, в порыве антиимпериализма и ксенофобии он нацарапал слово «свинья» на двух Библиях и был за это крепко выпорот белокожим директором. После Арун набросился на младшего братца с проклятьями, припомнив все обидные истории из его жалкого детства и все прошлые прегрешения, – конечно, Варун испугался. Но, даже втягивая голову и зажмуриваясь в ожидании побоев от атлетически сложенного старшего брата, Варун думал: «Только и умеешь, что пресмыкаться перед англичанами и лизать им зад! Свинья! Свинья!» Видимо, мысли эти отразились на его лице: пощечину ему все же влепили.
Во время войны Арун слушал речи Черчилля по радио и приговаривал, совсем как англичане: «Старый добрый Винни!» Черчилль всегда открыто ненавидел индийцев и с презрением отзывался о Ганди – куда более великом человеке, чем он сам. Варун не испытывал к английскому правителю ничего, кроме сильнейшей безотчетной ненависти.
– Переоденься уже, сколько можно ходить в мятой паджаме! Через час придут Бэзил Кокс с женой. Не хочу, чтобы они приняли меня за хозяина третьесортной дхармашалы [265].
– Ладно, надену что-нибудь почище, – угрюмо ответил ему Варун.
– Не «что-нибудь»! Оденься прилично, – рявкнул Арун.
– «Прилично»! – тихо передразнил младший брат.
– Что ты сказал? – медленно и грозно прорычал старший.
– Ничего!
– Прошу вас, не ссорьтесь, – запричитала госпожа Рупа Мера. – Пожалейте мои нервы!
– А ты не лезь, ма, – грубо осадил ее Арун и показал пальцем на дверь в каморку Варуна – скорее чулан, чем спальню. – Марш отсюда! Сейчас же переоденься.
– Я как раз собирался, – ответил Варун, пятясь к двери.
– Чертов дурак, – проворчал Арун себе под нос и тут же с нежностью обратился к Лате: – Ну а с тобой что случилось, почему нос повесила?
Лата улыбнулась:
– Все хорошо, Арун-бхай. Пожалуй, я пойду готовиться к приходу гостей.
Арун тоже отправился переодеваться, а минут за пятнадцать до прихода Бэзила Кокса с женой вышел в гостиную и обнаружил, что все, кроме Варуна, уже готовы. Минакши выплыла из кухни, где следила за последними приготовлениями. Стол, украшенный безупречными цветочными композициями, был накрыт на семь персон и сверкал лучшей посудой, приборами и бокалами. Отменные закуски, виски, херес и кампари уже ждали гостей, а Апарну уложили спать.
– Где он?! – спросил Арун у своей жены, матери и сестры.
– Пока не выходил. Наверное, у себя в комнате отсиживается, – ответила госпожа Рупа Мера. – Ты бы на него не кричал, сынок.
– Пусть учится вести себя прилично в приличном доме! Здесь не место для дхоти, пусть одевается подобающе!
Несколько минут спустя в гостиную вышел Варун – в чистой курте-паджаме, не драной, зато без одной пуговицы. Он принял ванну и сделал вид, что побрился. Сам он считал, что выглядит вполне презентабельно.
Арун так не считал. Его лицо побагровело. Варун это заметил и, конечно, обмер
