начальника, добавив пару собственных мыслей по этому поводу.
– Мм, интересно, что у вас сложилось похожее впечатление, – сказал Бэзил Кокс.
Арун удовлетворенно и задумчиво уставился на уютную пелену сизого дыма, окутавшую все вокруг.
Внезапно тишину нарушило фальшивое пение, после чего в замочной скважине заскрежетал ключ: в прихожую ввалился осмелевший от шамшу (дешевого, но забористого китайского спиртного – ничего другого друзья Варуна позволить себе не могли) Варун. Он громко напевал мелодию «Пьянящего взора».
Арун побледнел, словно увидел призрак Банко [266], и тут же встал, намереваясь выгнать нерадивого братца из дома, пока тот не натворил дел. Однако было поздно.
Варун, слегка пошатываясь, с невиданной доселе уверенностью поприветствовал собравшихся. Комната наполнилась крепким спиртовым духом. Варун поцеловал мать – та отшатнулась – и слегка задрожал при виде Минакши, которая побелела от ужаса и стала еще неотразимей. Затем поздоровался с гостями.
– А, здравствуйте, миссис Бокс… э-э, то есть мистер и миссис Бокс, – тут же поправился он, отвесил им поклон и принялся теребить петлю отсутствующей пуговицы. Из-под полы его курты торчали завязки от паджамы.
– Мы, кажется, незнакомы, – обеспокоенно произнес Бэзил Кокс.
– О… – выдавил Арун, бледнея и багровея от ярости и стыда. – Это… это, знаете ли, мой брат Варун. Он слегка перебрал… Прошу меня извинить. Я на минутку. – С трудом удержавшись от подзатыльника, он повел младшего брата прочь из гостиной – к двери в его комнату. – Ни слова! – прошипел он, свирепо глядя в озадаченные глаза Варуна. – Ни слова, или я задушу тебя вот этими самыми руками.
Он запер его дверь снаружи.
А потом вернулся в гостиную – благожелательный и веселый, как прежде.
– Я прошу прощения, мой брат бывает несколько… неуправляем. Вы меня понимаете, конечно. Паршивая овца и все такое, причем парень-то не буйный, славный…
– Похоже, он изрядно наклюкался! – вдруг оживилась Патрисия Кокс.
– Да, Варун ниспослан нам в качестве испытания, – продолжал Арун. – Мой отец рано скончался… В семье не без урода, что поделать. Он у нас со странностями, носит эти нелепые курты…
– И пьет что-то очень крепкое, перегар так и стоит в комнате, – заметила Патрисия. – Какой-то странный напиток. Местный виски? Я бы попробовала. Вы не знаете, что это?
– Боюсь, он пил так называемый шамшу.
– Шамшу? – переспросила миссис Кокс с живейшим интересом, три или четыре раза покрутив на языке новое слово. – Шамшу. Ты про такое слышал, Бэзил? – Она больше не напоминала серую мышь, наоборот, вся светилась.
– Вроде бы нет, – откликнулся ее муж.
– Кажется, шамшу делают из риса, – добавил Арун. – Какое-то китайское зелье.
– У братьев Шоу оно продается? – спросила Патрисия.
– Вряд ли. Его лучше искать в Китайском квартале, – ответил Арун.
Именно в Китайском квартале Варун с приятелями и покупали шамшу – из-под полы, по восемь анн за стакан.
– Должно быть, забористый напиток. Копченая гильза и шамшу – целых два открытия за вечер! Это такая редкость, – призналась Патрисия. – Обычно в гостях меня тоска ест.
«Тоска ест?» – мысленно подивился Арун.
Тут из комнаты Варуна донеслось пение.
– Какой интересный юноша, – продолжала Патрисия Кокс. – Говорите, это ваш брат? Что он поет? Почему он не ужинал с нами? Как-нибудь приходите к нам в гости всей семьей, да, дорогой? – Бэзил Кокс явно не обрадовался ее идее, но Патрисия решила принять его молчание за согласие. – Я так не веселилась с тех пор, как окончила Театральную академию. И непременно захватите бутылочку шамшу!
Боже упаси, подумал Бэзил Кокс.
Боже упаси, подумал Арун.
7.7
В доме достопочтенного господина Чаттерджи в Баллигандже с минуты на минуту ждали прибытия гостей. Семья давала три-четыре больших званых ужина в год, и это был один из них. Публика на мероприятии всегда оказывалась разношерстная по двум причинам: во-первых, из-за нрава самого достопочтенного господина Чаттерджи, который дружил и водил знакомство с представителями самых разных слоев общества (человек он был рассеянный и неразборчивый); во-вторых, каждый член семьи Чаттерджи созывал на эти приемы всех своих друзей. Госпожа Чаттерджи приглашала подруг, так же поступали и дети; один Тапан, приехавший домой на каникулы, был еще слишком мал, чтобы приглашать друзей на взрослый праздник со спиртными напитками.
Господин Чаттерджи не отличался большой любовью к порядку, однако дети в его семье рождались строго по очереди – сперва мальчик, затем девочка, потом опять мальчик и так далее: Амит, Минакши (вышедшая замуж за Аруна Меру), Дипанкар, Каколи, Тапан. Никто из детей не работал, но у каждого было какое-нибудь пристрастие или увлечение. Амит писал стихи, Минакши играла в канасту, Дипанкар искал Смысл Бытия, Каколи болтала по телефону, а Тапан-младший, лет двенадцати или тринадцати, – учился в престижной школе-пансионе «Джил».
Поэт Амит изучал юриспруденцию в Оксфорде, получил диплом, однако, к большому разочарованию господина Чаттерджи, так и не завершил начатого – не стал членом «Линкольнс-инн», адвокатской палаты своего отца. Он ходил на их торжественные ужины и даже защитил пару работ, но вскоре потерял всякий интерес к праву. Вместо этого он стал лауреатом нескольких университетских литературных премий, напечатал пару рассказов в литературных журналах и сборник стихов, за который был удостоен какой-то премии в Англии (а значит, всенародного признания и обожания – в Калькутте), и теперь почивал на лаврах в отцовском доме, не делая ничего, что могло бы называться работой.
Сейчас Амит беседовал с двумя своими сестрами и Латой.
– Сколько ожидается гостей? – спросил Амит.
– Не знаю, – ответила Каколи. – Человек пятьдесят?
Амит насмешливо приподнял брови.
– Пятьдесят – это лишь половина твоих друзей, Куку. Скажи лучше, сто пятьдесят!
– Терпеть не могу эти огромные сборища, – восторженно заявила Минакши.
– Я тоже! – согласилась Каколи, любуясь своим отражением в высоком зеркале.
– Полагаю, все приглашенные – друзья матушки, Тапана и мои, – сказал Амит, назвав трех наименее общительных членов семьи.
– О-о-очень смешно-о-о, – сказала или, скорее, пропела Каколи, чье имя недвусмысленно указывало на певческий талант [267].
– Пора тебе прятаться в своей комнате, Амит, – сказала Минакши. – Заляг на диван с Джейн Остин, а мы тебя позовем, когда начнется ужин. Нет, лучше пришлем еду наверх – так тебе не придется отбиваться от поклонниц.
– Он у нас чудак, – сообщила Каколи Лате. – Джейн Остин – единственная женщина в его жизни.
– Зато половина калькуттского бхадралока [268] мечтает выдать за него дочерей, – добавила Минакши. – Они считают, что у него есть мозги.
Каколи принялась сочинять на ходу:
Амит Чаттерджи – нет слов —
как улов весьма неплох.
Минакши добавила:
