class="v">Сам не ловит, говорят…
Каколи, хихикнув, продолжала:
Он пиит! А тот – любой —
занят лишь самим собой.
– Как ты им это позволяешь? – удивленно спросила Лата Амита.
– Сочинять глупые стишата? – уточнил Амит.
– Дразнить тебя!
– Я на такие пустяки не обижаюсь. Мне все их насмешки – как гусиная вода.
Лата молча подивилась его словам, а Каколи сказала:
– Это он включил Бисваса.
– Бисваса? – не поняла Лата.
– Ну да. Бисвас-бабу́ – старый помощник нашего отца. Заходит к нам пару раз в неделю и дает всем советы, как надо жить. Например, Минакши он советовал не выходить за твоего брата, – сказала Каколи.
На самом деле роман Минакши с Аруном и их поспешная женитьба встретили куда более обширное и глубокое сопротивление в семье Чаттерджи. Родители Минакши не одобряли, что она выходит замуж за человека не их круга. Арун Мера не был ни брахмо [269], ни брамином, ни даже бенгальцем. Семья его терпела финансовые трудности. Надо отдать Чаттерджи должное: последнее обстоятельство не имело для них большого значения, хотя сами они никогда не знали недостатка в средствах. Беспокоило их лишь то, что любимая дочь не сможет окружить себя благами, к которым привыкла с рождения. Впрочем, заваливать молодоженов подарками они не стали. Пусть Арун и достопочтенный господин Чаттерджи пока не достигли полного взаимопонимания, последний догадался, что зятю это не понравится.
– А при чем тут гусиная вода? – спросила Лата, находя семью Минакши одновременно забавной и странной.
– Да просто Бисвас-бабу́ так говорит по-английски, с ошибками. Не очень хорошо с твоей стороны, Амит, шутить про членов семьи – чужие не понимают наших шуток.
– Лата нам не чужая, – сказал Амит. – По крайней мере, мне не хочется так думать. Вообще-то, мы все очень любим Бисваса, а он любит нас. Он был секретарем еще моего деда.
– Но секретарем Амита ему не быть, к глубочайшему его сожалению, – сказала Минакши. – Кстати, Бисвас-бабу́ расстроился даже сильнее папочки, что Амит не стал членом адвокатской палаты.
– Я все равно могу открыть свою практику, если хочу. В Калькутте для этого достаточно иметь диплом.
– Да, но в библиотеку палаты тебе путь заказан.
– И что? – сказал Амит. – Невелика беда. И вообще я с удовольствием выпускал бы какой-нибудь литературный журнальчик, сочинял стишки да писал романы до глубокой старости. Выпьешь что-нибудь? Хересу?
– Я с удовольствием, – сказала Каколи.
– Ты и сама себе нальешь, Куку. Я предлагаю Лате.
– Да ну тебя! – Каколи взглянула на светло-голубое хлопковое сари Латы с красивой вышивкой по краю. – Знаешь, тебе гораздо больше идет розовый.
Лата сказала:
– Пожалуй, херес я пить не рискну. Нельзя ли… А, ладно! Чуть-чуть хереса, пожалуйста.
Амит подошел к стойке и с улыбкой попросил бармена:
– Нальешь мне два бокала хереса?
– Сухой, полусладкий или сладкий, господин? – уточнил Тапан.
Тапан был самым юным членом семьи, которого все обожали, носили на руках и порой даже угощали глоточком хереса. Сегодня он помогал в баре.
– Один сладкий и один сухой, будь любезен, – ответил Амит. – Где Дипанкар?
– Кажется, у себя, дада, – ответил Тапан. – Позвать его?
– Нет-нет, сегодня ты тут за главного, – сказал Амит, гладя брата по плечу. – У тебя отлично получается. Пойду узнаю, чем он занят.
Дипанкар, средний брат, был мечтателем. Он изучал экономику, но большую часть времени посвящал чтению биографий поэта и патриота Шри Ауробиндо, чьими вялыми мистическими виршами был в настоящий момент увлечен (к глубокому отвращению Амита). Дипанкар от природы был нерешителен. Амит знал, что проще всего пойти и самому проводить его вниз. Когда Дипанкару предоставляли право выбора, каждое решение становилось поводом для духовного кризиса. Положить в чай одну ложку сахара или две, спуститься сейчас или через пятнадцать минут, наслаждаться привольной жизнью в Баллигандже или пойти по пути самоотречения Ауробиндо – необходимость принятия любых решений причиняла ему душевные муки. В его жизни было несколько сильных и волевых женщин, которые принимали все решения за него, в конце концов уставали от его душевных метаний («А она точно – та самая?») и уходили. Встречаясь с кем-нибудь, он подстраивал свое мировоззрение под взгляды избранницы, но потом вновь уходил в свободное плавание.
Дипанкар любил делать замечания в духе «Всё – Пустота» за завтраком, окружая мистической аурой даже яичницу-болтунью.
Амит вошел в комнату Дипанкара и обнаружил его на молитвенном коврике: он играл на фисгармонии и фальшиво напевал какую-то песню Рабиндраната Тагора.
– Скорее спускайся, – сказал ему Амит по-бенгальски. – Гости уже пошли.
– Иду, иду, – ответил Дипанкар. – Вот песню допою и… и сразу спущусь. Обещаю.
– Лучше я тебя тут подожду, – сказал Амит.
– Да брось, спускайся к гостям, дада. Не переживай за меня. Пожалуйста.
– Мне не трудно.
Когда Дипанкар закончил петь, смущенный полным отсутствием у себя музыкального слуха – впрочем, все эти колебания голоса, звуки и призвуки равны пред Пустотой, рассудил он, – Амит повел его вниз по мраморной лестнице с тиковыми перилами.
7.8
– А где Пусик? – спросил Амит, пока они шли вниз.
– Даже не знаю, – рассеянно ответил Дипанкар.
– Как бы он не цапнул кого-нибудь.
– Ну да… – Эта мысль явно не слишком обеспокоила Дипанкара.
Пусик был не самой гостеприимной собакой. Он жил в семье Чаттерджи уже больше десяти лет и за эти годы успел покусать Бисваса-бабу́, нескольких детей (приходивших в гости), адвокатов (приходивших на совещания к достопочтенному господину Чаттерджи, пока тот еще был адвокатом), одного чиновника среднего звена, одного врача и бесчисленное множество почтальонов и электриков.
Последней жертвой Пусика стал переписчик, явившийся собирать сведения о семье в рамках проходившей раз в десять лет переписи населения.
Одно-единственное создание на свете пользовалось уважением Пусика – дедушкин кот по кличке Пухля, живший по соседству. Пухля был такой злой, что его приходилось выгуливать на поводке.
– Зря мы его не привязали, – заметил Амит.
Дипанкар нахмурился. В мыслях он беседовал с Шри Ауробиндо.
– Кажется, я привязывал…
– Давай проверим, – предложил Амит. – А то мало ли.
Это было правильное решение. Пусик редко рычал или гавкал, а Дипанкар совершенно не помнил, куда его дел. Пес вполне мог остаться на улице и устроить засаду где-нибудь под верандой, дабы растерзать всякого, кто посмеет на нее ступить.
Пусика нашли в пустой спальне, где гостям было велено оставлять сумки и прочие принадлежности. Он уютно свернулся калачиком рядом с прикроватной тумбочкой и смотрел на хозяев сияющими черными глазками. Это был небольшой черный пес с белой грудкой и белыми кончиками лап. Когда Чаттерджи его покупали, продавец заверил их, что
