памятуя, о том, что и тогда, вы не пригласили меня присесть, полагаю, исходя из вашего дурного настроения сейчас, что и сегодня не предложите, и коль уж я и без того, успел одним лишь фактом своего появления, вызвать ваш гнев, стало быть, хуже уже не будет. В общем, потому я и решил здесь расположиться, – и нисколько не смущаясь, закинув ногу на ногу, он достал из кармана портсигар, и, посмотрев на нее лукаво, своими умными и пронзительными ледяными глазами спросил: – Не возражаете?
Лиза, намеревавшаяся при встрече быть очаровательной и обольстительной, но волею судьбы, а скорее по своей вине, оказавшаяся в положении глухой обороны, теперь не зная что делать, была поставлена перед выбором, продолжить казаться обиженной, как того требовали правила приличия, в ответ на его фривольность, или поддаться его очарованию, позволив себе быть ветреной и легкомысленной. Но натуру не изменишь, и если уж не суждено быть томной кокеткой, то нечего и начинать, и, отвернувшись, и сложив руки на груди, будто ставя крест на примирении, сурово спросила:
– Разве это прилично, курить в обществе дамы?
Он глубоко затянулся, так что на кончике папиросы едва не загорелось пламя, затем плотно сомкнув губы, выпустил пар из ноздрей, будто строптивый мерин, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Кажется, вы не бываете в свете, а иначе бы знали, что в любом салоне курят не только мужчины, но и дамы, правда курят египетские папиросы, они почти такие же как моя, разве что чуть тоньше, и он, вынув сигарету изо рта, провел по ней пальцем, а затем, стряхнув пепел, заключил, – И некоторые мужчины, даже считают это очаровательным.
Лиза удивленно повернула к нему голову и воскликнула:
– И вы так считаете???
Он засмеялся:
– Нет, – затем помедлил, и, изменившись в лице, ответил: – Уже нет…
Его настроение, будто погода в мае, подумала Лиза, видя, как помрачнел Мейер. По его взору вдаль, было понятно, что он уже не здесь, не сейчас, и не с ней. Где-то там, далеко в прошлом, куда для нее дороги нет, и не будет. Казалось, он вспоминает о чем-то, что желал изгнать из своей жизни, но день ото дня терпел фиаско, ибо рано или поздно, где бы он ни был, воспоминания неизбежно нагоняли его. Лизе, отчего то, вдруг стало обидно, и колючая ревность, к той жизни, что была не с ней, и частью которой, она никогда не станет, больно пронзила сердце. Он смотрел вдаль, она смотрела на него. Они были так близко, но так далеко друг от друга. Однако, именно сейчас, когда невидящим взглядом он смотрел в прошлое, ей представилась возможность, рассмотреть его как следует в настоящем. В уголках глаз залегли глубокие морщины, впалые скулы на изможденном лице, и глаза, грустные и отстраненные, но по прежнему прекрасные в своей глубокой синеве, он выглядел уставшим и старше чем ей показалось при первой встрече. Лиза вдруг почувствовала себя чужой, попавшей сюда по ошибке, не к месту и не ко времени, такой наивной и глупой, будто расстояние между ними было не в аршин, а в целую вечность длинной.
Мейер вдруг резко повернулся, затем улыбнулся, и сказал:
– Не смотрите на меня так, Лизавета Николаевна, будто я некий артефакт, выкопанный из-под земли, а до того момента, пролежавший там целую тысячу лет, ежели с меня стряхнуть пыль, да почистить как следует, может я еще и сгожусь на что, – лукаво заметил он, словно прочитав ее мысли.
Лиза покраснела до кончиков волос и смущенно опустила глаза, сделав вид, будто нашла в своих руках что-то настолько интересное, от чего не могла оторвать глаз.
– Вас что-то тревожит? – робко спросила она, наконец, решившись поднять на него свой ясный и доверчивый взор.
– Чтобы меня не тревожило, я не готов об этом вам поведать, – коротко ответил Мейер.
– Оттого, что вы меня еще совсем не знаете?
– Как раз наоборот, мне кажется, я вас слишком хорошо знаю, и оттого не готов увидеть разочарование в ваших чистых и таких невинных глазах, – спокойно и рассудительно ответил Мейер.
– Чтобы вы не сделали, какие бы ошибки не совершили, я уверена, вы сделали это во имя добра! – пылко и отрывисто воскликнула Лиза, ухватившись за сиденье скамейке, будто боялась упасть.
– Какое вы невинное создание, Лизавета Николаевна, если бы вы чуть чаще выбирались из своего сада, хотя и райского, но все же плена, этих яблонь, то знали бы наверняка, все самые грязные дела, совершаются в этом мире под знаменем «добра», – горько произнес он.
– Но это же совсем не значит, что за любым добром, скрывается лишь низость и обман! – с жаром возразила она.
– Не значит, однако, же, бойтесь людей, с добрыми намерениями, их доброта может вам дорого обойтись, – резко ответил Мейер.
Лиза не стала спорить, она молча посмотрела на него, прежде чем вновь заговорить:
– Но, ежели, все-таки, вы, когда-нибудь, решитесь поведать мне, о том, что вас мучает, то знайте, даже если я не разделяю ваши мысли, и не приму ваших поступков, я попытаюсь их понять, и не стану осуждать, я постараюсь увидеть мир не своими, а вашими глазами.
Он повернулся в пол-оборота, так что расстояние между ними сократилось до опасной близости, и слегка наклонился вперед, будто вглядываясь в глубину ее глаз, его правая нога, утонула в драпировке платья, жар, странный и неизведанный сжал грудь словно тиски, она забыла дышать, будто его глухое и тяжелое дыханье стало ее собственным. Положив левую руку на изголовье скамьи, он ладонью и кончиками пальцев коснулся ее плеча. Она не отпрянула, и даже не шелохнулась, напуганная и завороженная новыми чувствами, которых она не знала до сего дня. Смутное предчувствие, что столь интимный и чувственный жесть всего лишь прелюдия, чего то большего и неизвестного, не давало ей отстраниться, страшась и робея, но всем телом желая того.
Он больше не сделал и шага на встречу, только грустно улыбнулся и заключил:
– Вы сущий ангел, Лизавета Николаевна, в этом райском яблоневом саду.
– И если, здесь райский сад, значит ли, что где-то притаился змий-искуситель? – шепотом, будто боясь сказанного, спросила Лиза.
Мейер негромко рассмеялся, и стал почти мальчишкой. Было сейчас в его лице нечто озорное и даже разбойничье, но лишь на мгновенье, устыдясь, своих чувств через минуту он вновь стал серьезен и сосредоточен.
Затем словно проиграв борьбу с самим собой, вновь наклонился к ней, и накрыл ее ладошку, своей большой крепкой мужской рукой, шершавой словно лист того самого вяза, который она совсем недавно держала в своих руках.
– Так или иначе, вам ничто не угрожает, – заключил он, вновь улыбнувшись, впрочем, улыбкой дежурной и мало, что
