Ознакомительная версия.
– Возможно сие, – ответил Курицын. – Может, татары-то, ведая, что мы их бить хотим, западню нам строят. Может, у них сговор есть с Ахматом и Казимиром.
– Может, Абдул-Мумин и против Ибрагима, – прерывая дьяка, продолжал государь, – а без нашего войска ни он, ни Касим со своими конниками ничего не могут против карачиев, биков и мурз. Разумеют те, что миру у Казани с Москвой никогда не быть.
– Сеид их против Москвы, – заметил Курицын.
– Не в сеиде суть, – перебил снова государь дьяка, – суть в том, что Казань без грабежа и полона жить не может. Казани иноплеменные рабы и сабанчи нужны.
Иван Васильевич замолчал и прикрыл глаза рукой. Он думал о том, что поход на Казань надобен. В случае успеха Касима удастся ослабить Казань ныне же, а при неудаче надобно будет все вокруг Казани разорить, дабы некому было кормить татар.
– Слушай, Федор Василич, – сказал он, обращаясь к дьяку, – дело ратное хорошо или плохо деется не токмо от уменья, но бывает и от случая. После обеда позови ко мне обоих воевод: и Патрикеева, и Стригу. Поход-то походом, а первей всего надобно нам заставы усилить и воев добрых послать в Муром, и в Новгород Нижний, и на Кострому, и в Галич, дабы им крепко в осаде сидеть и от Казани стеречься. – Сдвинув брови, он добавил: – На все воля Божья. Может, придется не Казань полонить, а свои грады оборонять…
На праздник Воздвиженья, на четвертый день после беседы с государем, пошел царевич Касим на Казань, а с ним великого князя воеводы Патрикеев и Стрига-Оболенский со многой силой.
Думал Касим внезапно явиться под стены казанские вместе с воеводами московскими, да осень непомерно ненастная перепутала все расчеты и замыслы. Дни и ночи лили дожди студеные, и среди дремучих лесов тонули полки в разлившихся болотах и топях, а гати и переправы везде были размыты. Но терпели все это воины русские и татарские, мысля о добыче великой в граде Казани.
Когда же русские полки вместе с касимовскими конниками после многих мук и трудов достигли берегов Волги и, став у широкого раздолья могучей реки, начали спешно искать бродов и перевозов, дабы скорей перейти на тот берег, то везде уже встречали их засады царя Ибрагима. Неведомо кем, но был хан вовремя упрежден и стоял на противной стороне Волги крепко с великою ратью.
Ратники же московские и кони их были совсем истомлены бездорожьем лесным и голодом. Много коней их вьючных, со снаряжением разным и харчем воинским, увязая в грязи, не могли ни туда, ни сюда двинуться и отстали в пути. Всё же татары не смели напасть на русских, и несколько дней простояли оба войска, не решаясь начать военных действий. Наконец воевода Оболенский позвал на думу Патрикеева и Касима-царевича.
– Как и что нам, воеводы, деять? – обратился он к своим товарищам. – Вьючные кони наши по дороге в болотах завязли. Токмо малая часть их сюда дошла. Нет у нас вдосталь харча для воев, а коням и вовсе кормов нет. Истомлены люди грязью, холодом и голодом. Татары же во всей бодрости и силе да и стоят у себя под Казанью, а мы среди топей лесных, в чужой земле…
Долго молчали все трое после речи этой, а потом молвил с печалью князь Патрикиеев, Иван Юрьевич:
– Мыслю, надобно ворочаться, токмо не ведаю, какой дорогой, дабы татары в обход нам не ударили.
– Мне йок кысмет,[200] – еще печальней сказал Касим. – Назад нада. Верно. Токмо иди нада старый дорога. Круг лес нет обход. В тыл не пойдет Ибрагим. Грабить ему нет тут, а грязь много, кони губить не захочет.
– Истинно, – проговорил князь Оболенский, – но как прозорлив и разумен государь наш, повелевши градам в осаде сидеть, заставы их укрепивши загодя.
Снова замолчали воеводы, понимая ясно, что дело их проиграно.
– Да простит нас Господь Бог и государь наш Иван Васильевич, – крестясь, проговорил Оболенский, – а яз велю вам ныне же ночью, в саму темень, пойти с полками назад.
Когда забрезжил серый осенний рассвет, с трудом проникая сквозь дождливые тучи, полки московские далеко уж отошли от Волги. Вновь они ехали той же дорогой, разъезженной ими самими донельзя. Отощавшие от голода кони еле-еле вытаскивали ноги из липкой глинистой грязи, а иные из них покорно вязли и беспомощно клали головы на грязь. Ни крики, ни побои не могли их поднять.
То и дело попадались в пути московским полкам обглоданные волками костяки вьючных коней, завязших ранее, когда еще шли они на Казань.
Тревожно и жутко было в осеннем лесу. Как только темнело, кони начинали храпеть и вздрагивать, чуя крадущихся за кустами волков. Люди же, усталые, истомленные, еще засветло, свалив десятка два берез и сосен, всю ночь подбрасывали сырую щепу и сучья в костры и ближе сбивались друг к другу.
Харчей уже давно не было, и ратники, несмотря на постные дни, каждый ночлег резали совсем ослабевших коней и варили в котлах конину, пожирая мясо полусырым, без хлеба и соли.
Почти треть всего войска, кинув доспехи, шла пешком, а коней становилось все меньше и меньше. После каждого ночлега, покинутого войском, оставались вокруг костров кости и шкуры от зарезанных коней и трупы издохших от голода. Воины, стараясь спасти хотя бы верховых лошадей, напрасно собирали для них опавшие листья и резали веники из тонких ветвей березняка: измученные животные плохо ели эту грубую пищу и не были от нее сыты. Голод, холод, почти бессонные ночи и отчаяние терзали души воинов.
Но чем ближе подходили они к Московской земле, силы, их, казалось, возрастали.
– Спас Господь, – говорили кругом радостно, – довел до родной земли! Даст Бог, и по семьям своим разойдемся живы и здравы!
Когда Иван Васильевич кончал вечернюю трапезу в покоях у матери, с которой теперь жил осиротевший Ванюшенька, Данила Константинович доложил о прибытии воевод из-под Казани.
– Как глядят-то они, Данилушка? – спросил государь, хмуря брови. – Что-то не жду добра.
– Темны и хмуры лицом, – отвечал печально дворецкий. – Видать, прямо с походу, сапоги у них и кафтаны в грязи.
– А Касим с ними?
– И он, государь, с ними.
– Проведи их в покои, что Касиму отводим. Пусть оботрутся от грязи, да коли прямо с коня, накорми, напои перед беседой-то. После-то некогда будет… Проведешь потом ко мне в переднюю, а яз тут пока с государыней-матушкой да сыночком побуду.
– Слушаю, государь. Борзо все нарядим.
Дворецкий вышел, а Иван Васильевич молвил старой государыне:
– Зла будет война с Казанью. Надоть, пока Ахмат в стороне, Казань смирить на всю волю нашу.
– А как Казимир? – заметила Марья Ярославна. – Как бы и он к Казани не пристал?
– Не посмеет.
– Пошто не посмеет-то, сыночек?
– Веры в Крым у него ныне нет, матунька. Распря в Крыму-то, и неведомо королю, друзьями аль врагами ему Гиреи будут. Ежели победят те, что с турками заодно, – враги, а с Ахматом – друзья Казимиру. Успеем мы Казань смирить.
– Дай Бог, – молвила Марья Ярославна, – ты сам в поход-то пойдешь?
– Видать там будет, – ответил Иван Васильевич и весело добавил: – Ежели сам пойду, и Ванюшеньку с собой возьму!
Мальчик просиял и, обняв отца, радостно воскликнул:
– И доспехи мне дашь, тату?!
– Свои детские велю тобе приспособить. В твои-то годы яз много крупней тя был.
– Воеводы, государь, – сказал Данила Константинович, – ждут в передней.
– Идем, Данилушка, – молвил Иван Васильевич и, вспомнив о сыне, живо добавил: – Вели-ка ты утре старые детские мои доспехи на Ванюшеньку уменьшить. Пусть приучается носить их. В поход со мной пойдет.
Государь вдруг оборвал речь и, сурово сдвинув брови, вышел в сенцы.
При входе Ивана Васильевича в приемную воеводы быстро встали и поклонились государю, желая здравия и благодаря за внимание и ласку.
Великий князь отдал им поклоны и молча сел на свой престол. Прием был строгий, без теплоты, холодный прием. Взглянув на воевод огромными черными глазами, он сухо молвил:
– Вижу все, разумею. Что яз тобе, царевич, баил? Где твой Абдул-Мумин?
Касим схватил себя за полы кафтана и горестно воскликнул:
– Изолгали меня, государь! Изолгали татары! – Зажав лицо руками и затем быстро открыв его, Касим поклонился до земли великому князю и глухо произнес: – По смерть мой я твой слуга…
– Будь все по-старому, – сказал Иван Васильевич, протягивая руку Касиму. – Садитесь, воеводы.
Касим горячо поцеловал руку государя и сел, по татарскому обычаю, на ковер у его ног.
– Сказывайте, – кратко молвил великий князь и снова нахмурился.
Воеводы заробели, но старший из них, князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский, встал пред государем.
– Все виновати мы, государь, – проговорил он. – Касим-царевич на неготовую Казань ехал, а Казань-то нас неготовыми встретила. Упрежден Ибрагим во всем был. На всех бродах и переправах у него уже засады были крепкие.
Ознакомительная версия.
