поймём, кто и почему охотится за нами. За мной... А это и в самом деле может иметь отношение к исчезновению Ричарда. Но ведь ублюдок не дастся живым, даже рискни мы приблизиться к галере.
— Будь ты проклят, Тельрамунд! — завопил вдруг ассасин. — Тот, кто изменил обетам, не получит прощения ни у нашего, ни у своего Бога!
— Я никаких обетов не давал! — крикнул Фридрих.
Ответом был взмах руки, которую человек в чалме до сих пор держал опущенной.
— Осторожно — арбалет! — воскликнул Эдгар.
Когг был всего в полутора десятках туаз от галеры, и пущенная с такого расстояния стрела наверняка достигла бы цели, а у Тельрамунда не было щита и уже не хватало времени, чтобы отпрянуть за выступ кормовой надстройки.
Но тетива прозвенела возле самого уха немецкого рыцаря, — и раньше, чем ассасин успел выстрелить, стрела пробила его горло. Он широко разинул рот, выронил свой арбалет и рухнул с высоко задравшегося носа галеры головою вниз.
— Вот тебе, дурак! — звонко воскликнул рядом с Фридрихом почти детский голос. — У-у-у, как ты меня напугал! А у Луизы, кажется, со страху молоко пропало.
— Мария! — ахнул Эдгар. — Почему же ты меня не слушаешься?
— Так ведь вроде бы уже всё кончилось? — она жалобно заморгала пушистыми ресницами. — А там, в каюте, ничего не видно и та-ак страшно...
— Кажется, вы спасли мне жизнь, маленький Ксавье! — задумчиво проговорил Фридрих.
Она нахмурилась:
— А не надо было! За что вы ударили моего мужа?
— А, правда, за что? — Эдгар посмотрел на барона, едва удерживая улыбку.
И невозмутимый Фридрих вдруг до самых ушей залился алой краской:
— Простите, мессир! Но вас никто не просил мне мешать, равно, как и вспоминать всякую ерунду из моей прошлой жизни. Кстати, откуда вы это взяли?
— Потом расскажу, — отмахнулся молодой рыцарь. — А пока что, думаю, нам не мешает вдвоём обнять нашего Вилли. Я и представить себе не мог, что он может такое выдумать!
— О, только не обнимать меня втвоем! — завопил храбрый кормчий, прячась за руль. — Ви два, если обнять, то ломать мой бедний кости! Или ломать борт, и ми все падайт в воду. А там сейчас будет много-много акуль. Потому что акуль ошень любит кушайт морской разбойники...
Пока он говорил, когг миновал, наконец, опасный проход между скалами, и чёрный силуэт разбитой галеры почти скрылся из глаз.
Часть вторая
БРОДЯЧИЕ ТРУБАДУРЫ
Глава 1
Седой Волк возвращается
Летом Лондон делался тесным и шумным. Частые в это время года ярмарки порождали непрерывный поток ползущих по главным улицам повозок, малейший ветерок разносил вокруг целые облака пыли, загоняя их в окна домов, а прохожих заставляя кашлять и зажимать носы. Там же, где улицы были мощёные, подкованные копыта лошадей, ослов и волов [77] нередко выворачивали из земли камни, ломали деревянные настилы, и в дождливую погоду в выбоинах собиралась, а после застаивалась вода.
Королева Элеонора, никогда не любившая Лондона, последние год с небольшим жила в нём лишь по необходимости: волею своего сына короля Ричарда королева-мать в его отсутствие была оставлена править Англией, а значит — должна была хотя бы какое-то время находиться в столице. Но даже если бы ей здесь нравилось, обстоятельства всё равно вынуждали её то и дело уезжать, посещая разные графства [78] страны: едва Ричард Львиное Сердце отправился в Крестовый поход, его младший брат граф Иоанн начал поднимать смуту, пытаясь восстановить Англию против её государя. Когда же стало известно об исчезновении короля, малоумный граф и вовсе взбесился — он бросился уверять своё окружение и всех вассалов, подданных Ричарда, что того уж точно нет в живых, что нельзя оставлять страну без твёрдой власти, что нужен новый монарх.
Правда, Иоанн по старой привычке и в силу удивительной слабости характера всё так же боялся своей матери. Поэтому стоило Элеоноре появиться там, где он мутил народ, готовя бунт, как всё очень быстро успокаивалось. Сам возмутитель порядка мигом признавал свою неправоту, а жители городов и сёл тут же спешили забыть его призывы: во-первых, взбалмошного графа никто не любил, а во-вторых, англичане не хотели верить в гибель своего легендарного короля. Люди всегда доверяли Элеоноре, которая клялась Божиим именем (и при этом ничуть не лукавила!), что чувствует близкое возвращение Ричарда. Доверяли — и потому не желали слушать истеричных возгласов Иоанна, уверявшего, будто не раз видел во сне гибель старшего брата.
В несчастье, которое постигло её любимого сына, отважная королева отчасти винила себя. Ведь это она, Элеонора, поддавшись, как ей казалось, слабости, отправила Ричарду в Палестину тревожное письмо, извещая, что Иоанн поднимает против него север Англии, что к бунтовщику-графу готовы примкнуть некоторые вассалы, и очень опасно полагаться на небольшие военные силы, которые оставались в её распоряжении, пока основная армия билась с мусульманами вдали от родной земли. Возможно, это письмо стало одной из причин, побудивших Ричарда не довести до конца столь успешно проведённый им Крестовый поход, не захватить Иерусалим, преждевременно заключить мир с Саладином и объявить о своём возвращении в Англию.
Конечно, Элеонора знала, как тяжко было её великому сыну справляться со строптивостью других вождей крестоносцев, как их распри и своеволие развалили некогда сплочённое войско, как жестоко было разочарование короля-героя в искренности христианского порыва всех этих королей, герцогов, баронов... Да, Ричард заключил мир не потому, что сознавал невозможность победы, но потому,
