к себе и больше за стол не возвращался.
Нет, он ничего не имел против Ганса. Он видел его всего пару раз – и то, что он видел, ему понравилось. Парень был хорош собой, одет с иголочки и производил во всех смыслах приятное впечатление, а его забавная, немного даже агрессивная куртуазность умиляла. Да и Каколи он нравился. Со временем Ганс, вероятно, научится не ломать людям кисти рук. Однако господина Чаттерджи несказанно раздражал синдром, нередко встречавшийся у бенгальцев и только что наглядно продемонстрированный родственником жены: смесь слепого патриотизма – обожествления великого героя Субхаса Чандры Боса, который бежал в Германию и Японию, а позднее основал для борьбы с британцами Индийскую национальную армию; обязательного восхищения Гитлером и фашизмом; громогласного поношения всего британского и замаранного «псевдобританским либерализмом»; а также презрения к политике хитрого труса Ганди, который не позволил Босу возглавить партию Конгресс, хотя тот и победил на выборах. Нетаджи Субхас Чандра Бос был бенгальцем, и достопочтенный господин Чаттерджи гордился своим бенгальским происхождением не меньше, чем индийским, однако – подобно отцу, «старому господину Чаттерджи», – он бесконечно радовался, что пройдохи вроде Субхаса Боса не заправляют Индией. Отцу куда больше нравился тихий, скромный, но оттого не менее любящий свою страну брат Субхаса Боса, Сарат, тоже адвокат. Он был с ним знаком и восхищался им.
«Не будь этот болван Гангули родственником жены, – подумал достопочтенный господин Чаттерджи, – я ни за что не стал бы портить воскресный обед общением с ним. Увы, в семьях попадаются разные личности, и, в отличие от случайных знакомых, с ними приходится мириться… Мы будем родственниками до последнего вдоха».
Такие рассуждения о жизни и смерти больше свойственны отцу, пришло в голову достопочтенному господину Чаттерджи, а старику скоро восемьдесят стукнет. Отец, впрочем, так доволен своей неспешной жизнью, своим котом и чтением классической санкритской литературы, что вряд ли когда-нибудь задумывается о смерти и скоротечности жизни. Жена его умерла очень давно, к тому времени они были женаты только десять лет – и с тех пор он практически о ней не говорил. Чаще ли он вспоминает ее теперь, на склоне лет?
– Люблю читать старинные пьесы, – на днях сказал отец сыну. – Король, принцесса, служанка… С тех пор ведь ничего не изменилось – рождение, взросление, любовь, амбиции, ненависть, смерть… Все по-прежнему. Все по-прежнему.
Достопочтенный господин Чаттерджи вдруг с испугом осознал, что и сам почти не думает о жене. Они познакомились на мероприятии – как там назывались эти специальные фестивали, устраиваемые обществом «Брахмо-самадж», где подростки (и не только) могли познакомиться, пообщаться? Ах да! «Джубок Джуботи Дибош». Отец одобрил его избранницу, и они поженились. Жили душа в душу, хозяйкой она была прекрасной, а дети – при всей их эксцентричности – выросли хорошими людьми. Вечера достопочтенный господин Чаттерджи обыкновенно проводил в клубе; супруга не возражала, – пожалуй, ей даже нравилось, что можно посвятить это время себе и детям.
Вот уже тридцать лет, как она рядом, и, вне всяких сомнений, без нее ему жилось бы куда хуже. Но сейчас он чаще думал о детях – особенно его беспокоили Амит и Каколи, – нежели о супруге. Впрочем, и она вряд ли часто думала о нем. Все их разговоры (включая последний, по итогам которого он вынес сыновьям ультиматум) сводились к обсуждению детей: «Куку вечно висит на телефоне, а я даже не знаю, с кем она разговаривает! Теперь она еще и уходит когда вздумается, порой очень поздно, а на все мои вопросы только отшучивается». – «Да брось, оставь ее в покое. Она знает, что делает». – «Помнишь, что случилось с той девицей из семьи Лахири?!» Дальше – хуже. Супруга входила в совет школы для малоимущих и принимала участие в других социальных инициативах, какими обычно занимаются женщины, но почти все ее мысли и тревоги были связаны с благополучием собственных детей. Больше всего ей хотелось поскорее устроить их семейную жизнь: женить сыновей и выдать замуж дочь.
Весть о браке Минакши и Аруна Меры выбила ее из колеи, но после рождения Апарны, как и следовало ожидать, она успокоилась. Зато достопочтенный господин Чаттерджи, который поначалу принял выбор дочери с достоинством, начинал все больше беспокоиться за Минакши. Во-первых, мать Аруна оказалась странной женщиной – излишне сентиментальной и склонной тревожиться по пустякам. (Да, раньше он думал, что ей это как раз несвойственно, однако Минакши впоследствии открыла ему глаза, рассказав свою версию истории про переплавку медали.) Да и сама дочь порой выдавала фразы, от которых веяло таким холодным эгоизмом, что даже он – при всем желании – не мог закрыть на это глаза. Господин Чаттерджи скучал по дочке, однако без нее традиционные утренние прения в семье стали гораздо более мирными и доброжелательными.
Наконец, ему не давал покоя сам Арун. Да, безусловно, парень он был умный и напористый, но больше уважать его – карьериста и подхалима, склонного к приступам необоснованной агрессии, – оказалось не за что. Порой они пересекались в Калькуттском клубе, однако беседа не клеилась. Каждый вращался в своем кругу, соответствующем возрасту и профессии. Компания Аруна представлялась достопочтенному господину Чаттерджи чрезмерно шумной, неприятно выбивающейся из роскошной благообразной обстановки клуба с деревянными панелями на стенах и пальмами в вазонах. Впрочем, разница в возрасте дает о себе знать, уверял себя он. Времена меняются, и он реагирует на эти перемены точно так же, как испокон веков реагировали на них все – король, принцесса, служанка…
Однако кто мог подумать, что перемены будут столь стремительными и глубокими? Всего несколько лет назад Гитлер держал за горло Европу, Япония бомбила Пёрл-Харбор, Тагор только-только умер, Ганди голодал в тюрьме, а Черчилль требовал его казнить. Амит участвовал в студенческих беспорядках и едва не сел в тюрьму. Трехлетний Тапан чуть не умер от пиелонефрита. Но в Высоком суде все обстояло как нельзя лучше. Работа стала на порядок интереснее: появлялось все больше дел о нарушении законов о сверхприбыли и о противодействии военной спекуляции. Достопочтенный господин Чаттерджи был полон сил, а превосходная система подшивки и хранения документов, разработанная Бисвасом-бабу́, помогала ему держать рассеянность под контролем.
В первый же год после обретения Индией независимости ему предложили должность судьи, – казалось, и отец, и секретарь обрадовались этому даже больше, чем он сам. Хотя Бисвасу-бабу́ пришлось искать новую работу, он так любил семью Чаттерджи, так гордился ими и так ликовал, что сын пошел по стопам отца: теперь к его работодателю, как и к его отцу, будет приставлен лакей в
