Помню, шел по аллее к выходу и улыбался…
Мне минуло сорок, когда увидел её. Я прибыл на маневры под Полтавой. Остановился в поместье моего флигель-адъютанта князя Михаила Долгорукого. Славная древнейшая фамилия. Они Рюриковичи, в их роду святой Михаил Черниговский и основатель Москвы Юрий Долгорукий…
Помню, как после ужасного обеда отправился погулять по огромному парку. И вдруг навстречу мне идет совершеннейшая кукла – в белых панталончиках, в розовом капоре, из которого вывалилась тяжелая каштановая коса…
На мой вопрос:
– Как тебя зовут? – кукла ответила незабываемо:
– Екатерина Михайловна.
Ей было тогда одиннадцать лет!
– А что ты здесь делаешь?
– Ищу Императора, – все так же важно сказала она.
За завтраком усадил на колени маленькую красотку. Она вдруг совершенно покраснела, стала пунцовой, и я… почувствовал грешную тяжесть ее тела… И тоже покраснел.
На следующий день я уезжал. И в саду снова встретил её. Это было смешно, но она меня явно ждала.
– О вас плохо заботятся, Ваше Величество, – сказала она, глядя на меня зелеными газельими глазами, – немедля выговорите камердинеру – у вас сорочка несвежая.
Одиннадцатилетняя девочка разговаривала со мной, как маленькая женщина…
Я только потом понял: она была женщиной с рождения, эта маленькая Джульетта. И, страшно сказать, я почувствовал в ней эту женщину…
Изысканно-любезно она предложила мне показать сад. К счастью, к нам присоединился появившийся из дома отец. Прощаясь и закинув голову, чтобы встретиться со мной глазами, маленькая нимфа произнесла церемонно:
– Ваше Величество, я навсегда запомню этот день…
Прошло несколько лет. Я совсем забыл о ней, когда Адлерберг передал мне письмо от ее матери. Умер ее отец, сделавший невозможное: промотал одно из крупнейших состояний России! Семья осталась без гроша.
Как насмешливо сказал Адлерберг: «Сумел передать детям единственный капитал – свою красивую внешность». И я тотчас вспомнил – и тяжесть тела на моих коленях, и её косу… Короче, греховно (что тут таиться, замаливать надо!) решил стать их опекуном. Заложенное и перезаложенное родовое имение перешло под мою опеку, оплатил расходы по воспитанию детей. Мальчиков определили в Пажеский корпус, а ее и ее сестру отправил в Смольный институт благородных девиц.
Она попросила об аудиенции. И состоялась наша вторая встреча – в Петербурге.
Вошла, сверкая зелеными глазищами в пол-лица.
Я сообщил ей о своих распоряжениях.
– Мне сказали о них, Ваше Величество. Я осмелюсь поблагодарить… и отказаться. Я не вправе отказываться за братьев и сестру, но за себя – отказываюсь.
Я молчал. Она торопливо продолжала:
– Я не нищая, Ваше Величество, я – бедная. Это иное. Я княгиня Долгорукая. И хотела бы оградить себя от подаяний…
Я смотрел на прекрасное лицо – гнев идет юным красавицам. Я сказал строго:
– Вы можете не подчиниться мне как человеку, желающему заменить вам отца. Но вы не смеете не подчиниться мне как Государю, – и, засмеявшись, прибавил: – Надеюсь, помните, своеволие отправило на плаху не одного из славных Долгоруких…
Но, видимо, в этом вопросе юмор был ей недоступен:
– Что ж, если Вашему Величеству понадобится моя жизнь…
Ответ был очень удачен для меня.
– Ну, конечно, понадобится, милый ребенок… – сказал я отечески. Засмеялся, поднялся: – Я очень прошу вас, милая Катенька, в память о нашей старой дружбе принять… – И неожиданно для себя… обнял ее.
Мы молча стояли, обнявшись. Она… дрожала.
Я отпустил ее. Расплакалась и убежала, нарушив все правила этикета.
С тех пор началось…
Честно говоря, после тех объятий я был уверен, что все случится как обычно. То есть стремительно и прекрасно.
Но произошло необычное… Сперва встречи на людях. Потом безумные объятия в моей карете, молчаливые поцелуи… и её яростные слезы… Мои грешные руки… И ее шепот: «Нет! Нет!»
Я вел себя, как пятнадцатилетний лицеист!
И до сих пор – ничего.
На днях в первый раз её привезли во дворец… Сообщил ей, что хотел бы, чтобы она ушла из Смольного и стала фрейлиной Императрицы, с которой я уже переговорил.
Маша сказала мне тогда:
– Воля Вашего Величества священна. Но спрячьте свои глаза, мой друг!
Бедная Маша помнила «эти глаза»… Почти тридцать лет прошло с тех пор, как я глядел на нее «этими глазами». Но я уже не помнил.
Однако отказалась она. Преспокойно посмела отказаться.
Сказала:
– О нет, Ваше Величество, это спящий и пустой мир. Оживает он только на балах и при вечернем свете… В этом мире мишуры царствуют туалеты и бриллианты, которые будете дарить мне вы, ибо мы беднее церковных крыс. И все вокруг станут их обсуждать, а я буду еще одной ряженой куклой… Вашей куклой.
– Что же вы хотите?
И она ответила словами, которые теперь произносит молодежь:
– Служить Отечеству.
Невероятно! Как изменилась жизнь, как изменилась страна. Я хорошо помню дворец при отце… В самом воздухе его было что-то благоговейное. Люди во дворце говорили шепотом, ходили, горбясь, в каком-то полупоклоне – чтобы казаться меньше и услужливее… Все было наполнено присутствием Богом данного Повелителя. Теперь совсем не то… Маленькая воспитанница Смольного института спокойно не приняла предложение своего Государя. И, самое удивительное – это результат изменений, которые совершил я.
Думая об этом, шел к выходу из Летнего сада… Собака бежала впереди. Я радостно отвечал – кивал людям, торопливо снимавшим шапки. Должно быть, улыбался им – был от счастья как пьяный.
Оставались минуты.
Вышел из сада. Был четвертый час.
У решетки Летнего сада стояла толпа зевак. Так всегда, когда выхожу из Летнего сада после ежедневной прогулки. Полицейский прогуливался вдоль толпы, увидев меня, вытянулся.
Рядом с моей коляской скучал жандармский унтер-офицер. Заметил меня и тоже вытянулся. Я подобрал длинные полы шинели, готовясь сесть в коляску. Жандарм помогал сесть…
И в этот момент в тишине замершей почтительно толпы услышал оглушительный хлопок. Выстрел.
Тотчас из испуганно расступившейся толпы выскочил кто-то молодой, высокий… Бросился наутек по набережной в сторону моста.
Но полицейский уже рванулся за ним…
Оцепенев… я смотрел, как они бегут.
Прошли мгновения, я услышал голос жандарма, в который раз повторявшего:
– Ваше Величество, надо ехать… Здесь могут быть еще злодеи… Ваше Величество! Надо ехать, прошу Вас.
А я все стоял – смотрел, как полицейский, догнав молодого, опрокинул его на землю, вырвал пистолет, бил им наотмашь по лицу…
Тот жалко защищал свое лицо от ударов. И вопил одно и то же:
– Ребята, пожалейте, я за вас стрелял! Пожалейте!
– Да прекратите, наконец! – крикнул я. – И уведите мерзавца!
Сел в коляску, и мы поехали.
– Ваше Величество, может, изменим путь? – спросил кучер.
Я не сразу сообразил, о чем он.
– Может, не надо нам по Миллионной? Злодеи знают наш обычный путь и могут…
– Обычным маршрутом! – приказал я.
Не хватало еще, чтобы я прятался в собственной столице!
Но ведь стреляли! Стреляли! На своего царя впервые при народе посягнули! И это после всего, что сделал для России.
Та же ночь на 5 апреля 1866 года.
Дописано мною в два часа ночи.
Не смог заснуть. Решил вернуться к случившемуся.
Вижу некую мистическую линию… Слышу шепот моего Ангела, который предупреждал весь день… и которого я не услышал!
Боже мой, что происходит сейчас, после выстрела?
Столица сошла с ума. Все вспомнили свою любовь к Государю, вспомнили все, что сделал. Всюду пение «Боже, царя храни»…
Пришел Кириллов. Сообщил мне обстоятельства покушения. Они меня поразили…
Вот его рассказ:
«Мы допросили всех, кто был в толпе. Оказалось, что в момент выстрела стоявший рядом со злодеем не дал ему убить Ваше Величество… Отвел руку злодея, Ваше Величество. Точнее, сам Господь его рукой отвел злодейскую руку. Этот простой русский человек по фамилии Комиссаров родом из Костромы. Из Костромы был родом и Иван Сусанин, заплативший своей жизнью, спасая вашего августейшего предка… Если Вашему Величеству будет угодно, мы привезем его во дворец…»
Я распорядился привезти немедленно.
Мистика! Мистика в параде портретов предков! Мистика – в видении Николы, мистика – в спасении!
Поехал в Казанский собор – отслужил благодарственный молебен…
Вернулся во дворец. В беломраморном Николаевском зале выстроились бесконечные делегации. Меня встретило поистине громовое ура.
Привели мещанина… Белобрысый, плюгавый, глаза испуганно бегают – не самый приятный господин. Но ведь спас, отвел злодейскую руку! Обнял его и пожаловал дворянство. Теперь он Комиссаров-Костромской.
