курицу. И при том они читают молитву: «Это — моя жертва, это — моё замещение. Этот петух пойдёт к смерти, а я доживу этот год в мире» [114].
— Тьфу! — не сдержался Седрик. — Просто зарезать им мало — замучить, значит, вернее? Но всё же это — ягнята и куры. А люди? Я слыхал, в канун еврейской пасхи пропадают христианские младенцы?
— Пропадают, — подтвердил епископ, — увы! Но никто не может доказать, что их похищают иудеи. А вот приспешники сатаны, предшественники тамплиеров по служению чёрной мессы, бывали неосторожны и попадались на этом. Не буду долго рассказывать, скажу лишь, что судам разных стран пришлось несколько раз судить детоубийц, приносивших отроков в жертву Князю тьмы. Причём именно так: прокалывая жилы в разных местах тела и в течение многих часов отнимая их кровь и их жизнь. Это — страшные мучения.
— О, Боже! — вырвалось у Марии, а ещё более впечатлительная Эльза заплакала.
— Святой отец! — не выдержал Седрик. — И у меня-то мороз по коже, ну а женщин вы так до обморока доведёте. Ну, правда, «малыша Ксавье» едва ли — это одно из самых отважных сердец, какие я видывал. Но всё же хватит про этих сумасшедших! Для меня ясно одно: они выбрали Ричарда Львиное Сердце потому, что это — великий король и великий герой, который в наше время более всего послужил делу Креста. Ведь не будь его подвигов в Палестине, наши христианские страны и впрямь могли скоро заполонить сарацины, как саранча, чтоб им, как саранче, пойти на корм скотине! [115]
О Парсифале говорить нечего — видел я его штучки с волками, и лучшего доказательства не нужно. Но неужели с ними заодно император Генрих?
Тут у епископа Доминика вырвался глубокий вздох, и он отвернулся. Доброму священнику явно не хотелось отвечать на вопрос сира Сеймура, однако промолчать тоже было невозможно.
— Думаю, виной всему его слабость, — проговорил наконец преосвященный. — Он не унаследовал ни отважного и благородного сердца, ни сурового разума своего отца. Всю жизнь прожил, завидуя славе Фридриха Барбароссы и мечтая о такой же великой славе и о великой власти. Вот, должно быть, и попался в ловушку Парсифаля! Если он участвует в заговоре колдуна и если это подтвердится, я не буду молчать и Папа Римский — тоже. А пока посмотрим, в чём Генрих собирается обвинить Ричарда на сейме. Тогда и будем думать, в чём нам обвинить Генриха.
Глава 7
Суд над победителем
Пожалуй, ещё никогда германский сейм не собирал такого количества людей. В огромном зале городской ратуши, который обычно бывал наполовину пуст, в этот день сделалось тесно. Кроме присутствующих обычно герцогов, маркграфов [116], баронов и предводителей городских гильдий, епископов и знатных рыцарей со всей Германии, на этот раз сюда приехали немалым числом герцоги и бароны из Франции, Шотландии, Италии, — те, кто принимал участие в Третьем Крестовом походе, либо те, кто давал деньги на его осуществление.
Однако более всего в просторном амфитеатре ратуши собралось всякого люда среднего и низкого званий: безземельные рыцари-наёмники, воины из ландскнехтов, ремесленники, монахи, купцы и корабельщики. В верхних рядах уселись, тесно набившись, женщины и пришедшие с ними слуги — те, кого обычно на заседаниях сейма не бывало. Император Генрих, имевший в Вормсе особенно сильных сторонников [117] и потому возлагавший на нынешнее заседание большие надежды, приказал допускать в зал всех, кто пожелает.
Правда, всех допустить не получилось: весть о том, что сейм будет решать судьбу знаменитого английского пленника, за два месяца самым непостижимым образом облетела всю Германию, достигла Франции и Англии, дошла до Италии. В Вормс ринулись десятки людей, знавших Ричарда Львиное Сердце либо слышавших о нём. А уж из жителей самого Вормса не пожелали прийти в ратушу разве что самые нищие, которым стыдно было показаться на людях в своей жалкой одежде, беременные женщины да дряхлые старики.
Кончилось тем, что за два часа до объявленного открытия заседания страже пришлось оградить часть площади и прекратить допуск людей к зданию. Теперь пропускали лишь тех, кто явился по приглашению императора либо самых уважаемых и известных рыцарей или священников.
Все эти два месяца множество людей, специально нанятых посредниками Генриха, распускали повсюду известия о жутких преступлениях пленённого короля. Более всего, конечно, было сочинено сказок о крестовом походе, в котором Ричард якобы показал себя тираном и злодеем, убивая воинов и даже рыцарей за малейшее неповиновение, отнимая у отважных крестоносцев их законную боевую добычу, то и дело верша неправедный суд. Говорили и о его непомерной жестокости с пленными, но поскольку сарацины ни в ком из добрых христиан особого сочувствия не вызывали, эти разговоры велись как бы между прочим. Ещё Ричарда называли предателем, оставившим поле битвы, предавшим дело Креста и чуть ли не заключившим с Саладином тайный союз против христиан. Припоминали убийство герцога Конрада Монферратского, которого на глазах у всех зарезали двое ассасинов, однако уверяли, будто их нанял король Ричард, враждовавший с Конрадом и не желавший видеть того на Иерусалимском престоле.
Эти россказни звучали в церквах, на постоялых дворах и в лавках ремесленников, куда наёмные болтуны заглядывали якобы что-то заказать или купить, звучали в богатых домах из уст «миннезингеров», приходивших развлечь знатных дам, но не умевших извлечь из лютни двух складных нот.
— Ах, мало этого, мало! — вздохнул Парсифаль, посетивший императора незадолго до сейма. — Конечно, они внушают твоим подданным нужные мысли, но ведь хватает и тех, кто может внушить мысли обратные... Сколь немного всё-таки может моё колдовство! Вот если бы я мог сделать так, чтобы мой голос каждое утро и каждый вечер звучал в любом доме, давая добрым христианам советы и объясняя, как им думать и как поступать, — тогда бы я добился неограниченной власти над ними!
