обернулся к огромному залу и низко поклонился.
— Да будет Господь свидетелем моих слов и моей клятвы — не произнести ни слова лжи! Хотя я не признаю ни за императором Генрихом, ни за Германским сеймом права меня судить, на все предъявленные мне обвинения я отвечу, потому что признаю своими судьями собравшихся здесь благородных рыцарей и горожан: они имеют право узнать — правда или клевета те обвинения, что сейчас здесь прозвучали. Я, увы, плохо говорю по-немецки, однако если какие-то мои слова прозвучат неправильно, надеюсь, меня всё-таки поймут.
Голос Ричарда, всегда мощный и твёрдый, сейчас звучал необычно: сохранив всю свою силу, он сделался мягок, из него исчез металл, исчезла резкость. Казалось, король совсем не стремился говорить громко, однако его услышали даже те, кто сидел на самом верху громадного амфитеатра.
— В этом зале, — продолжал Львиное Сердце, — есть люди, которые были со мной в Крестовом походе, и они засвидетельствуют правдивость всего, что я скажу.
Итак, устами глашатая император Генрих Шестой обвинил меня в измене делу Святого Креста Господня и в сговоре с мусульманами и с султаном Саладином. Я прощаю ему эту ложь, потому что он сам не был на той войне и говорит лишь с чужих слов. Значит, он и сам обманут.
Лишь несколько голосов взметнулись возмущённым ропотом, но их почти никто не услышал. Большинство собравшихся в зале немцев даже не заметили, что их императора прилюдно назвали лжецом. Речь пленного короля словно заворожила их, а звучавшие в ней уверенность и спокойствие внушали доверие.
— Я провёл в Палестине полтора года, — произнёс Ричард. — За это время армия крестоносцев, избравшая меня своим предводителем, взяла приступом пять городов, которые считались неприступными крепостями. Остальные Саладин разрушил сам, отступая под нашим натиском. Мы выиграли несчитанно сражений, но будут помниться в веках битва при Арсуре, где нам противостояло более двухсот тысяч сарацин, нас же было вдвое меньше, а также битва вблизи Яффы и сражения под Птолемиадой. Кто видел и участвовал в этих битвах — тот скажет, чего стоили наши победы. Но великий султан Саладин, который до того много лет разорял христианские владения, который захватил все христианские крепости, уничтожив государства крестоносцев, теперь бежал от нас, будто собака, которую разгневанный хозяин пинками гонит из дома. Почти всё, что было им завоёвано, Третий Крестовый поход возвратил. Правду ли я говорю? Ответь, герцог Леопольд Австрийский! Ты был в походе почти от начала до конца.
— Свидетельствую, что всё это правда, — сказал Леопольд, привставая с места.
Зал загудел, но Ричард заговорил снова, и все умолкли.
— Теперь подумайте, благородные рыцари, священнослужители и горожане: какой же сговор с Саладином можно предположить, когда мы наносили ему раз за разом такой страшный урон? И что могло быть причиной этого сговора, если мы без конца гнали его по Святой земле, внушая врагам такой страх, что порою они бежали от нас, едва завидев? Да, поняв, что войну он проиграет, султан захотел вести переговоры. Однако каждый раз ему выставляли условия освободить Иерусалим и вернуть Древо Животворящего Креста. Он не хотел выполнять таких условий, вернее — боялся своих же сподвижников, которые бы ему этого не простили. И порою, когда мы, дабы избежать лишних жертв, шли на уступки сарацинам, они нарушали свои же обязательства. Из-за этого приключилось то, что я до сего дня считаю позором для себя и всего христианского войска. Когда мы, в тяжелейших боях захватив Птолемиаду, отпустили её эмиров, военачальников и почти всех жителей города, Саладин поклялся через определённое время вернуть Святой Крест Господень, выплатить двести тысяч золотых червонцев, а также освободить две тысячи пленников-христиан. Но он ничего этого не сделал! И нам пришлось, выждав ещё довольно времени, убить три тысячи пленных мусульман. Это единственное, что я считаю недостойным поступком своим и своих воинов во всей той войне. Но у нас не было выбора. Так ли я говорю, рыцари?
— Так! — раздался под сводами зала мощный голос Седрика Сеймура.
— Так! Так! — закричали другие участники похода.
— О каком это позоре ты говоришь, король? — взвился со своего места герцог Леопольд. — Поганые сарацины к тому дню уже перебили всех наших пленных, мы это только потом узнали. И отдавать они нам ничего не собирались, а из-за своего золота Саладин скорее удавился бы, чем расплатился бы им. Слышите, благородные рыцари? Ричард ещё спорил, он ещё не хотел убивать этих самых пленников. Стыдно ему, видите ли! А султану не стыдно было нас обмануть?! Да поделом им! Поделом! И после нашего ответа магометане поняли, каков их хвалёный повелитель. Так что вы поступили правильно!
Зал зашумел, явственно послышались смешки и шутки. Горячность герцога, возмущённого излишней, на его взгляд, совестливостью английского короля, явно сыграла в пользу пленника. Император Генрих помрачнел.
— Мы старались во всём следовать законам чести, — твёрдо продолжал Ричард. — И никто из тех, кто воевал со мною бок о бок, никогда не скажет, что я пытался вести какие-либо переговоры с султаном, не извещая о том остальных вождей похода и всех рыцарей. Что до присвоения большей части боевой добычи, это проверить легко. Я отплывал от берегов Палестины на глазах у половины армии, которая ещё там оставалась, и все видели, что грузили воины на мои корабли. Я взял не больше того, что доставалось другим королям, герцогам и даже простым рыцарям, если в бою они были отважны. Ведь делить добычу мы всегда старались прилюдно, отдавая преимущество тому, кто более других способствовал победе. Может, я не имел права на свою долю? Может, я проявлял трусость в бою? Кто упрекнёт меня в этом?
Теперь в зале раздался откровенный хохот. Глашатай замахал руками, призывая к тишине, но рыцари унялись не скоро.
— Ещё одно обвинение, — голос Ричарда звучал спокойно. — Поругание австрийского знамени. Да, такое произошло, что мне весьма неприятно, но я не имею к этому отношения. Знамя герцога Леопольда сорвал с одной из башен
