— Звал, Михаил Васильевич. Назвался груздем — полезай в кузов. Аль забыл, чего после брачной ночи обязан делать тысяцкий?
— Помню, государь.
Отправились в мыльню втроем. Добавился еще Маржерет, бывший на свадьбе дружкой. В предбаннике разделись. К удивлению князя, тело у царя было крепкое, мускулистое. Заметив уважительный взгляд молодого князя, Дмитрий не удержался, похвастался:
— Могу любого уложить на лопатки, — и вдруг засмеялся: — В эту ночь я показал Марине, где раки зимуют. Ха-ха-ха. Ты чего это засмущался, князь Михаил?
В парной, когда тысяцкий стал хлестать молодожена веником, тот спросил неожиданно:
— Ты же, кажется, женат, Михаил Васильевич?
— Да, государь.
— Что ж жену не покажешь?
— Она не лошадь, чтоб ее казать.
— Ха-ха-ха. Как ты сказал?
— Говорю, это лошадьми хвастаются, не женами, государь.
— Вот что это за мода на Руси, прятать своих женщин? А, князь?
— Такой обычай, ваше величество.
— Обычай, — сказал царь осудительно. — Я заведу здесь европейские порядки. Устрою маскарад и велю всем с женами явиться. Ты когда-нибудь видел маскарад, князь?
— Нет, государь. Да и, если честно, не знаю, что это такое.
— Это когда собираются во дворце все мужчины с женами и танцуют под музыку.
— Но, как мне известно, государь, это называется балом.
— Не спеши, князь, не спеши. Бал-то, бал, но какой? С масками. Все являются в масках, наряжаясь в любые платья, так, чтоб не узнал никто. И танцуют, кто с кем хочет, веселятся напропалую. Вот такой бал и называется маскарадом. Я завтра же закажу несколько масок, потом покажу тебе да и всем боярам, пусть готовятся. Перед походом закатим в Грановитой палате такой маскарад, что небу жарко станет… Пора, давно пора приобщать Россию к европейской культуре.
После парилки, окатившись холодной водой, сидели в предбаннике, попивая квас.
— Ну грехи смыли, — сказал Дмитрий. — С обеда продолжим пир.
— Но сегодня Николин день, государь.
— Ну и что? На Николу, сказывают, зови друга и врага в застолье.
— Это верно, однако скоромного нельзя есть. А раз питье начнется, там и до мясного рукой подать.
— Экий ты, князь, грехоненавистный, я смотрю. А Богу-то милее покаявшийся, чем безгрешный. А? Так что, чтоб был на пиру, князь. Ну а Якову и говорить не надо.
— Я обязан быть всегда подле тебя, — сказал Маржерет. — За что ж ты мне платишь-то.
И вскоре опять загудел свадебный пир в Кремле, но на нем уже русских почти не было. Скопин-Шуйский сидел за столом, пил, но из закусок только рыбкой пробавлялся да грибочками. Блюл пост.
Поздним вечером к Шуйскому стали собираться люди. Шли по одному, по двое. В ворота не стучали, калитка открывалась как бы сама перед каждым. Это слуга, глядя через дырку, узнавал подошедшего и молча открывал калитку. Разговоров никаких не затевая, пришедший проходил в дом, храня молчание.
В большой княжеской столовой, где плотно завесили все окна, горело с десяток свечей в металлических шандалах. По лавкам вдоль стен рассаживались приходящие. Здесь были уже все Шуйские, братья Голицыны, Куракин, Татищев, купцы Мыльниковы, дворяне Валуев и Воейков, дьяк Осипов и несколько новгородцев. Негромко перекидывались меж собой новостями:
— На улицах бурлит народишко, того гляди взбунтуется.
— Да самое время начать.
— Ведь никакого терпежу. Днем на Воздвиженке гайдуки боярыню из воза вытащили. Хорошо, народ вмешался. Отбили кое-как.
— А двор Вишневецкого едва не разнесли. Хорошо, стрельцы вступились.
Наконец появился хозяин дома князь Василий Иванович Шуйский, прошел в передний угол, сел под образами.
— Ну, кажись, все собрались?
— Да вроде бы, — сказал Голицын.
— Новгородцы пришли?
— Здесь, — отозвались от двери.
— Сколько ваших?
— Три сотника и шесть пятидесятников, итого девять.
— Ну что ж, православные, — помолчав, начал Шуйский. — Приспел час кончать с расстригой.
— Надо было не садить его на престол, — сказал кто-то из новгородцев. — Сами ж вы его возвели.
— Это верно, — согласился Шуйский, — но вы же знаете, для чего сие было сделано. Нам надо было спихнуть Годунова. А этот молодой и вроде не дурак, отчего ж было не поддержать его, к тому же вся чернь была за него, впрочем, и сейчас тоже.
— Но вот мы же не поддерживали, — опять сказал кто-то из новгородцев. — Тогда под Кромами.
— Зато Бориса поддерживали, а он тогда был ненавидим всем народом, так что не ищите себе заслугу, дорогие славяне. Лет двадцать назад я воевод ил у вас и вашего брата весьма хорошо узнал.
— И что ж ты про нас узнал, князь? — не отставал новгородец, явно задетый за живое.
— Вот липучка, — проворчал Шуйский и, улыбнувшись, сказал: — Узнал, что новгородцы — самый надежный народ на рати.
— То-то, — отвечал сотник, вполне удовлетворенный.
— Но этот, так называемый Дмитрий, не оправдал наши надежды, — продолжил Шуйский. — Он не стал защитником наших обычаев и православия, а, наоборот, наводнил Москву католиками и иезуитами, которые презирают нашу веру, глумятся над ней. Царь оскверняет святые храмы, выгоняет священников из домов, чтоб заселить их поляками и немцами. Не щадит ни митрополитов, ни епископов. Женился на польской девке-еретичке. Я не удивлюсь, если завтра он разрешит строить костелы. Он презирает наши обычаи, даже в праздник Николы-чудотворца он вместе с поляками пировал в Кремле, опиваясь вином, обжираясь скоромным. Все идет к тому, что дальше будет еще хуже. Я для спасения православной веры готов идти на все, лишь бы вы помогли мне, — говоря эти слова, князь посмотрел в сторону новгородцев.
— Мы готовы, князь, — отвечал сотник Ус.
— Каждый сотник должен объяснить своей сотне, что царь — самозванец и умышляет зло с поляками против русского народа. Он строит за Сретенскими воротами крепость, вывозит в нее пушки, якобы для игры. Объясняйте ратникам, что он хочет вывести туда бояр и уничтожить их. Если мы будем все заодно, то нам нечего бояться. За нами сто тысяч, за ним всего около пяти тысяч поляков.
— Но за него чернь, — сказал купец Мыльников.
— К сожалению, ты прав, Семен. Нам очень важно отсечь чернь от него… И потом нам надо спешить, к нему уже поступают доносы, что готовится заговор.
— Да, да, — подтвердил Скопин-Шуйский. — Он пока отмахивается от них. Говоря, что народ его любит и никогда против него не пойдет.
— И это, увы, так, господа. Шила в мешке не утаишь, — продолжал Шуйский. — А кто-то из твоих слуг, Мыльников, орал на Торге, что-де нами правит расстрига, так его стрельцы едва спасли от гнева толпы. Потянули в Кремль, Басманова не оказалось, и царь приказал разобраться с ним моему племяннику. Как ты ему доложил-то, Миша?
— Я сказал, что-де он наболтал спьяну, а сейчас, мол, трезвый и ничего не помнит.
— А царь?
— А он мне говорит: дайте ему с десяток батогов и вон из Кремля.
— Вот видишь, Мыльников, а будь вдруг на месте Басманов, он бы твоего приказчика на дыбу, да кнутом, да огнем, тот и заложил бы нас всех. Это хорошо, царь еще в свадебном угаре.
— Да я уж ругал его, — признался Мыльников. — А он одно заладил: а разве я не прав? Спасибо тебе, Михаил Васильевич, что спас дурака.
— Теперь нам надо договориться, когда начнем, — продолжал Шуйский.
— Откладывать никак нельзя, — заметил князь Голицын. — Москва гудит, самое время ее подвигнуть.
— Я думаю, с утра семнадцатого, — сказал Скопин-Шуйский.
— А почему не завтра? — нахмурился Шуйский.
— Потому что новгородцев надо подготовить.
— Это верно, — поддержал сотник Ус. — Нам же договориться надо. И потом, кто нам откроет ворота? И какие?
— Пройдете через Сретенские в четыре утра. Миша, ты их проведешь.
— Хорошо, — кивнул Скопин.
— И сразу на Красную площадь. Я там буду ждать с Голицыным, проведем их в Кремль через Фроловские ворота. Сотник Ус, ты ставишь своих в воротах, дабы не пустить чернь.
— Надо бы сидельцев из тюрем выпустить, у них на расстригу зуб, — сказал Куракин.
— Верно, Иван Семенович, — согласился Шуйский. — Кто сможет их возглавить?
— Я могу, — вызвался Валуев. — Только как их выпустить. Стража меня не послушает.
— Меня послушает. Я выпущу, а ты уж принимай команду с Воейковым. И сразу ведите их в Кремль. Ус, ты их пропустишь.
— Хорошо, Василий Иванович.
— Так запомните все, мы врываемся в Кремль, якобы защитить государя от иноземцев. Я сам потружусь на Красной площади, натравлю на поляков чернь. Вы же в Кремле скорее кончайте расстригу. Как только он будет убит, сразу же надо успокоить волнение черни.
