болезненно, и он наполнялся смятением, которое гнало его все дальше и дальше. Через какое-то время, достаточное для того, чтобы почувствовать в душе гнет несвободы, невозможность поступить так, а не иначе, он начинал точно бы беспричинно волноваться, а на самом деле в строгом соответствии с тем, что совершалось вокруг, противное человеческому естеству, склонному к не навязанному извне, а рожденному немерклой потребностью сущего, что признает лишь абсолютную независимость хотя бы и от могучих внешних сил, поставивших целью обратить всех в рабство, то есть в такое состояние духа, когда человек утрачивает себя, растаптывает собственную суть. Тогда главным для него становится душевное недвижение, предполагающее следование чужой мысли, пусть даже эта мысль ничтожна и низка. Так происходит не с одним человеком, со всеми сразу, с народом ли, с целыми ли континентами, рабски покорными и не подвластными своей воле, которая, впрочем, уже не есть воля, а нечто разжиженнное и слабое, легко поддающееся чужому влиянию. Тихончик долго не мог обрести душевного спокойствия и в глазах у него временами было так зелено, что становилось жутко, и он бежал от людей. Чаще в такие минуты он оказывался близ таежного болотца, возле реки, опускался на сырую землю и смотрел в ту сторону, на самой середине болотца, где черно и блестяще, цепляясь за слабые желтые камышинки, шевелилась легкая водяная зыбь. Но он видел не это шевеление, а другое, случившееся неделю назад, тогда он тоже пришел к болотцу, которое по какой-то странности, живущей в Тихончике ли, в том ли, что окружает болотце, в нем ли самом, куда не дай Бог угодить, тотчас же затянет нечистая сила, и будет здесь твоя могила, приманивало к себе. Тихончик подолгу просиживал на бережку, грызя камышинки, что росли тут вялые и никлые, словно бы понимающие про свое пустое, ни к чему не обязывающее существование. Да, тогда он тоже пришел сюда и сидел, привычно не понимая ни про себя, ни про то, что медленно и как бы нехотя совершалось на середине болотца, а там отчего-то камышинки все ломались, ломались и уж не упрямились подняться. А ведь такого раньше не было, раньше плеснет на них черной водой, и они пригнутся, но тут же и выпрямятся. И это было приятно Тихончику, потому что говорило за жизнь, за ее неудавливаемость, которую не сдвинуть темной силе. Тихончик смотрел на середину болотца, как вдруг увидел людей в арестантской одежде, с посинелыми от страха лицами, с длинными худыми руками. Они неумело раздвигали камышовые заросли, норовя уйти подальше. Но вот остановились подле Тихончика, словно бы желая спросить про что-то, и не успели, раздался яростный собачий лай, и эти, двое, потеряв себя от страха, кинулись в болотце, которое дало им продвинуться саженей на пять, а потом начало затягивать их, и они уже не могли ступить и шагу, били руками о черную воду и молили о помощи. Подоспели охранники с собаками, заметили Тихончика, он бегал по краю болотца, в глазах у него горело безумие, один из охранников поднял винтовку, но другой сказал сердито:
— А ну его! В уме поврежденный. Из деревни…
Охранники опустились на землю и, посмеиваясь, глядели то на Тихончика с обезумевшими глазами, то на тех, двоих, кого все больше утягивало болотце, и негромко переговаривались. Иногда кто-то из них сердился, если собака начинала вести себя особенно настырно и рвала поводок из рук. А когда гонимые скрылись под темной водой и уж не слышны стали мольбы о помощи, заглушаемые собачьим лаем, они поднялись и неторопливо пошли от болотца, толкуя про то, что вот де в государстве двумя зэками теперь меньше, а когда так и дальше пойдет, очень даже быстро изведем всю нечисть под корень и зачнем жить в одном миру, понятные до самого низа.
Меж охранников Тихончик разглядел Амбала, и теперь со страхом следил за ним, подчас тыкал в его сторону пальцем и настойчиво повторял одно и то же:
— Ды-ы… Ды-ы… Ды-ы…
Амбалу было неприятно, а со временем стало еще и неспокойно, он смутно догадывался, чем вызвано волнение блаженного и о чем тот хотел бы сказать, и потому он старался как можно реже встречаться с ним. Но, если не получалось избежать встречи, он долго не задерживался возле Тихончика, находил предлог, чтобы уйти…
Блаженный сидел на бережку и смотрел на середину болотца, туда, где черно поблескивала утесненная, не свободная расплескаться, превратиться в речку и утечь отсюда, тусклая и неживая вода. А вечер мало-помалу надвигался, окрашивая все вокруг: и деревца в стороне от заболотины, и огненно красный окраек неба, поднявшийся над долиной, и еще многое другое, что нынче невидимо, но остро ощущаемо, так остро, что Тихончик чуть слышно повизгивал от переполнявшего ощущения. Он смотрел на темное болотце, но не замечаемое им как темное, а значит, тревожное, таинственное, ниспосылающее человеку искры добра ли, зла ли, — а как на нечто стронувшееся с места, колеблемое и слабое, отчего свет дня все тускнеет, тускнеет. Блаженный только так и понимал происходящее в пространстве, и не смутился, когда легла на землю ночь, а словно бы даже обрадовался, в его лице, прежде угнетаемом напряжением, которое, впрочем, поминутно сменялось чем-то совершенно обратным этому, точно бы Тихончику трудно удерживать в себе что-то одно, и надо, чтобы все в нем менялось, сталкивалось, оборачивалось в свою противоположность, так вот, в этом лице произошла решительная перемена, и уж она-то, казалось, избавит его от необходимости испытывать разные чувства. Он ощущал темноту вокруг себя, и она не пугала, в темноте предметы как бы отодвинулись, растворились и уж ничем не угрожали. Тихончик прикрыл глаза, точно бы припоминая что-то, а на самом деле, не припоминая, а отыскивая в себе раньше отстраненное другими чувствами. Не сразу, но это удалось, и он разглядел в душе тихий и грустный свет. Захотелось плакать, и Тихончик заплакал, завсхлипывал, на сердце защемило, но не угнетающе, нет, а сладко, сладко… Спустя немного он начал озираться по сторонам, точно бы ища кого-то, кто посмеялся бы над ним, но никого не увидел, и успокоился.
Темнота, все густея, нависала над блаженным, но вот она раздвинулась, и на небе засверкали звезды, выцарапалась из-за темного облачка луна, похожая на тонкий, с округлыми боками, оселок, ярко поблескивающая, несмотря на ущербность, но, может, как раз поэтому, противно сжатию, не тускнеющая. Тихончик посмотрел на луну и перестал всхлипывать, чуть погодя негромко запел, в его песне не было слов, а значит,
