его за щеку. И тогда Сашка опечалился, вспомнив, что дома ещё не копали картошку, а зима пришла так рано. Он представил, как горюет бабушка. На глазах его появились слёзы, и, растирая их кулаками, он поспешил в каюту. Узнав о его горе, Алексей Трофимович засмеялся и объяснил, что зима здесь приходит раньше, а у них дома ещё тепло. Сашка всё понял и успокоился.
– Пойди, умойся, – сказал дядя Лёша. – Потом отправим маме телеграмму, чтобы встретила нас.
Телеграмму отправляли в комнате, расположенной около ресторана, куда вкатывали бочки с пивом. Потом дядя Лёша повёл Сашку в ресторан. «Свежего пивка попить хочет» – понял Сашка. Они сели за крайний столик. Официантка принесла и поставила на него пиво в стеклянных кружках. Дядя Лёша обсыпал краешек кружки солью и блаженно потягивал тёмную жидкость. Сашка попытался хлебнуть тоже с солью, но она или падала в кружку, или попадала в рот раньше пива.
– Ну, как пиво? – спросил дядя Лёша. – Сегодня оно, вроде, лучше.
Сашка закивал важно, хоть пиво было вчера и сегодня горьким. В первый день их пути Сашка осиливал лишь один стакан этого невкусного напитка, который отдавал горелым, зато теперь мог выпить полную кружку.
– Мы с тобой опять накачались, – сказал дядя, расплатившись с официанткой.
Потемнело. Вернувшись в каюту, малыш сел у окна. Снег валил крупными хлопьями, которые бились о стекло и таяли, стекая вниз струями.
– Здесь настоящая зима! – сказал Алексей Трофимович и добавил. – А сколько ещё таймырских зим придётся пережить…
Сашка смотрел на дядю, который лёг на спину и рукой возился в волосах. Он не раз замечал эту привычку у дяди Лёши и всё хотел спросить, отчего это, когда он неизвестно о чём думает, то всегда так делает. Ему же самому хотелось думать о маме, но почему-то думалось о бабе и Вовке.
8
– Вставай, пора! – разбудил Сашку Алексей Трофимович.
Сашка встал, дядя неторопливо заправил ему рубашку в брюки, сказав, что не стоит спешить: пассажирам, сошедшим на берег, придётся долго сидеть на вокзале, потому что поезд отправится не скоро. Сашка обратил внимание на тишину. На палубе было темно, приходилось на ощупь ставить ноги. Сон у Сашки пропал, дышалось легко. Погода была тёплой, мокрый снег прилипал к обуви.
Одинокая женщина вглядывалась в темноту, откуда выросли две фигуры – большая несла чемодан, и маленькая была с ношей. Она рывком подалась вперёд, и через мгновенье обнимала по очереди маленького и Алексея Трофимовича.
– Наконец-то прибыли, – проговорила она ласковым голосом, – Милые мои путешественники!
Сашка понял, что это мама. Он растерялся и стал сумку перебрасывать из руки в руку. Но мама забрала её и обняла Сашку. Потом, глянув в сторону, сказала:
– Нельзя терять ни минуты: скоро отправится товарняк с теплушкой, в ней можно будет доехать, чтобы не ждать пассажирский. Я об этом попросила начальника станции, и он согласился, узнав, кто мой муж. – Последнее сказала, с гордостью глянув на супруга.
Шли долго. Сашка наступал на снег, и он попал ему в ботинки. Теплушка расположилась посредине состава пустых и загруженных платформ. Из трубы, что вылезла из маленького окна вагона, плыл дымок, пронизанный искрами, над землёй тёк запах гари. В вагоне по бокам стояли деревянные сиденья, вокруг железной печки стояли такие же. Они были заняты пассажирами, но с левой стороны, недалеко от печи, два диванчика оказались свободными. Алексей Трофимович и Сашкина мама с себя сняли верхнюю одежду и соорудили постельку на одном из диванчиков. Когда Сашка лёг, мама разула его, тепло от печки согрело ему ноги. И он, лёжа, стал рассматривать огоньки, которые вспыхивали и видны были через щели в дверце печи. Искоса наблюдал, как мама разговаривает с дядей Лёшей. Подумал: «Какая она красивая!»
Сашка не помнил её. Впрочем, перед ним сидела уже совсем другая Ксения Рязанцева, с которой читатель познакомился в начале романа. Теперь это была зрелая дама. Лоб, обрамлённый локонами волос, прорезала чёрточка – прямо над тонкими бровями; морщинки просматривались и на переносице; взгляд глаз был быстрым; выразительные губы меняли выражение – то были твёрдыми, чёрточкой, то смачивались кончиком языка и становились пухлыми; голова то картинно вскидывалась, то опускалась до горделивой позы.
Заметив, что Сашка её рассматривает, Ксения нагнулась к нему и спросила:
– Что, сын, не спится? Может, кушать хочешь? – Она положила бумажный свёрток перед ним.
Сашка достал из бумаги пирожное и с удовольствием съел.
– Боюсь, воспитывать придётся заново, – прошептала Ксения мужу.
– Дай человеку отдохнуть с дороги, – улыбнулся Алексей Трофимович.
– Дорога дорогой, но он, мне кажется, грубоват, – серьёзно сказала Ксения.
Малыш скоро управился с пирожным, лёг удобней, но глаза его продолжали таращиться.
– Усни же, милый! – улыбнулась ему Ксения. – Наверняка утомился.
Паровоз засвистел, вагон качнуло, колёса заскрипели со стоном. Сашка приподнялся и посмотрел в щёлку, где выходила дымовая труба. Вдалеке виднелись огни порта. Вагон освещала керосиновая лампа, она висела на гвозде и качалась, кидая лучи на стены.
– Книжку бы почитать ему, но свет тускл, – вздохнула Ксения.
Алексей Трофимович встал и принёс откуда-то из угла железнодорожный фонарь, с красными и жёлтыми стёклышками; сдвинув стекло, он запалил фитиль, стало светлей. Ксения присела на край Сашкиной скамейки. В руках у неё оказалась книга с красочной обложкой.
– Здесь, – сказала она Сашке, – написано про мальчиков, которых зовут Чук и Гек.
Она стала читать, наклонившись к сыну. Сашка, с удовольствием слушая, представлял дорогу, по которой ехали Чук и Гек. Увидев, что малыш закрыл глаза, Ксения, наклонившись, коснулась губами его щеки. Сашка, засыпая, почувствовал её поцелуй. А Ксения, прикрыв шалью малыша, перешла к мужу.
– Ну, скажи, – прижалась к нему, – соскучился? Ну, хоть немного?
– Конечно, Ксения, – ответил тот, – ведь мы столько лет вместе. – Он прикоснулся щетиной к щеке Ксении.
– Такой колючий, но такой милый! – прошептала она.
– Правда, милый? – допустил он иронию.
– Зачем так? Что за тон? – вздёрнулся у неё подбородок, губы задрожали. – Почему недоверие? Я ждала, беспокоилась…– Тугая грудь её уткнулась в плечо мужа.
Он голосом виновного ответил:
– Прости, я скучал. А что же ты не спросишь о втором сыне и о родителях?
– Ах, да, – открыла глаза Ксения. – Ты ещё не рассказал мне, как там у них? Я столько лет не была дома…
– Плохо там… – отвёл он взгляд.
– Лёшенька, – сказала она, – немного пусть потерпят, а через год вызовем отца с матерью, и Вову, как-нибудь проживём. Но последнее слово за тобой…
– Я согласен, – сказал Алексей Трофимович искренне, хоть и подумал, что нелегко будет прокормить большую семью.
Скрипел и постукивал вагон. Останавливались часто, так ехали до вечера. Малыш, глядя в щелочку, видел снег и маленькие деревья, согнувшиеся, как больные, с редкими, голыми ветками, на которых снежный пух не держался, хоть и летел непрерывно с бескрайних просторов неба.
