жару – раны быстро гноились, лошадей донимали мухи, слепни и оводы. И если в рану попадала зараза, то уже не спасти лошадку. Поэтому иногда не спал ночами, выхаживал их, как маленьких детей.
Войдя в доверие к начальству, стал просить в помощники Насыра, а когда разрешили, Насыр наотрез отказался, без сил прошептав:
– Спасибо тебе, Фатхелислам, но не выжить мне уже, чувствую, немного осталось… Ты лучше возьми моего младшего – Юсупа. Может, хоть он выживет и продолжит наш род…
Так и случилось. Через два дня Насыр умер, Юсуп стал моим помощником. Первым делом я поставил его на ноги. Помогло мне в этом «неучтенное» кобылье молоко. Как раз в это время на лечение привели кобылу с маленьким жеребенком, и ее молока хватило и жеребенку, и Юсупу. Три дня я разрешил ему просто лежать на мягкой соломе и спать. Отпаивал его молоком, откармливал замоченным овсом – его немного выдавали на лечение и восстановление лошадей. Когда он встал, я начал обучать его всему. Старательным и понятливым он оказался. Хорошего сына вырастил покойный Насыр. Стал я его опекать и оберегать, как родного сына, и он в благодарность ни разу не подвел меня.
Как-то осенью в привезенном для лошадей свежем сене я нашел целые сухие трубки реброплодника, из которых башкиры с незапамятных времен делали национальный инструмент курай. Выбрал из них подходящие и изготовил инструменты. В свободное время начал играть. Если бы ты знала, какая это была отдушина для меня! Слезы сами текли во время игры. В эти минуты вся жизнь проходила перед глазами, и было ощущение, что я не в таежном страшном лагере, а в родных краях. Юсуп проявил интерес к кураю, стал учить его и этому. Очень музыкальной оказалась его душа, повторяя за мной старинные мелодии, он даже начинал отступать от основного мотива, добавляя новые нотки, и когда мы играли вместе, то получалось очень даже неплохо. Я вел главную линию мелодии, он же повторял за мной, в нужных местах добавляя красивые отступления.
И однажды нашу игру услышал руководитель художественной самодеятельности лагеря – сосланный за вольнодумство музыкант, попросил нас вместе выступить на концерте. Мы не стали отказываться. Земляки не отпускали нас со сцены, пока мы совсем не выдохлись, и после говорили, что мы продлили им жизни, вернув на время концерта на родину.
Долго он еще говорил. Но не все можно было рассказывать Зухре. Он видел, как нещадно били на первом этаже комендатуры пойманных беглецов, еле живым после такой «обработки» была прямая дорога в общую еле присыпанную могилу. Какие извращенные формы принимали издевательства над заключенными охраняющими их солдатами! Они просто от скуки придумывали нелепые задания и за невыполнение опять мастерски били. Какие мерзости позволяла себе жена начальника лагеря! Высокомерная, важно надутая, она могла отправить в карцер любого не понравившегося поведением или наружностью лагерника. А карцер – это верная смерть. Особенно лютовала она пьяной в отсутствие мужа. Могла ночью поднять бараки, вместе с солдатами гонять обессиленных невольников по кругу. Упавших сама неистово избивала ногами, обутыми в крепкие сапожки с острыми носками. Особенно противными были ее неуемные приставания к более-менее здоровым мужчинам. Зная об этом, муж сам нещадно избивал ее.
Но все это, к счастью, прошло мимо Фатхелислама. Он был всецело занят лошадьми, ремонтом упряжи, и это его спасло. Частым гостем у него был Алексей Фролов. Приносил он еду, остатки которой Фатхелислам передавал через Юсупа землякам. И Алексей же помог ему досрочно освободиться. Через него Фатхелислам завоевал расположение начальника лагеря, да он и сам видел его работу, оценил то, что он оставляет после себя хорошего ученика. Во все инстанции он писал ходатайства, сам лично говорил со всем инспектирующим начальством, показывал им справное хозяйство Фатхелислама, и наконец выездной суд отменил решение архангельской тройки, полностью реабилитировал, выдав предписание отменить все меры погашения гражданских прав, и досрочно освободил его.
На дорогу Фролов выдал ему пять килограммов муки, сухарей и проводил на лошади почти до самого Инзера. Прощались они тепло.
– Ну все, друг, больше не попадайся. Живи долго и счастливо!
– Тебе спасибо, Леха! Если бы не ты, лежать бы мне давно в общей могиле…
– А если бы не ты, то вы меня еще в шестнадцатом прикопали бы там, на земле Таврической. Так что мы квиты!
5
Зухра еще раз оглянулась на виднеющийся за кустарниками реки Мендым родной Мырзакай, поправила котомку за спиной. Все еще одолевали сомнения – сможет ли она с маленькими детьми дойти до самой сердцевины Уральских гор? Не зря ли все это она затеяла? Родное село есть родное, и помирать здесь не страшно. Но как жить снова одной с детьми? Оглянулась, вспомнила поговорку: «Вперед взгляни один раз, оглянись – пять раз», еще ведь не поздно, может, назад? Но с другой стороны… И, отбросив сомнения, скомандовала:
– Ну все, пошли, детки! Будь что будет, Аллах не даст нам пропасть, немало молитв я прочитала перед дорогой…
Десятилетняя Зайнаб держит за руку братика Ислама, в другой руке баул с одеждой. Зухра то ведет за руку под уклон кое-как семенящую маленькую Сагилю, то на подъемах берет ее на руки. Впереди виднеется темный лес и начало первых еще пологих подъемов в горы.
Летний день выдался теплым, слегка дул приятно освежающий ветерок, несущий аромат полевых трав, цветов, ядреный запах начинающих цвести злаков. Постепенно эти запахи сменялись другими. Они с опаской взошли на первый пригорок с зарослями осин и лип, которые росли плотной стеной и бросали густые прохладные тени на мягкую лесную дорожку. Стало тревожно, казалось, что за ними из-за кустарников и деревьев следят чьи-то злые глаза. Становилось легче и привычнее, когда выходили на большие залитые солнцем поляны – Зухре казалось, что и дышится здесь легче. Но постепенно открытых полян становилось меньше, а подъемы все круче. Чаще стали встречаться дубы, сосны и ели.
В начале пути при подъеме на вершины из-за пологих гор еще была видна степь – широкое, до самого западного горизонта раздолье, щедро освещенное солнцем, манящее обратно, назад. Но когда перевалили через несколько кряжей, позади просматривалась лишь лесенка однообразных вершин – чем дальше, тем голубее, – даже намека на степи уже не осталось.
Полуголодные и босые дети быстро уставали и, не понимая, куда и зачем их потащила мама из родного села, сопротивляясь, ныли и нехотя поднимались после передышек, боясь окриков и брани Зухры. Да и сама она не представляла, куда они придут и что их там ждет…
Когда прошел год с возвращения Фатхелислама и он снова стал работать
