мысли.
«А тот бедняк, тот застенщик, сидит, и никто о нём не помышляет!» — говорила она себе, рассеянно внимая речам Мировича.
Было решено: едва Чурмантеев переведёт в прежнее помещение вверенного ему затворника и оправится в своём здоровье, Поликсена уедет в Петербург, остановится у Птицыных и оттуда на своё место, к детям Чурмантеева, вышлет другую няню.
— А тогда и свадьба, не правда ли? — спрашивал, вглядываясь в неё, Мирович.
— Не уйдёт от нас, — отвечала она. — Больше ждали, ещё подождём… Не в том дело. Ах, поймите же, не в том…
— Да в чём же? — спрашивал Мирович.
— Испытать вас хочу, что вы за человек…
— Пытайте, налагайте искус, да тяжелее, поскорей.
— Нет, о нет! в другой раз… время идёт, будьте готовы…
— Когда же?
— Увидите; будьте только готовы…
«Что у неё на уме?» — терялся в догадках Мирович. Чурмантеев обратился к Пчёлкиной с просьбой.
— Вы отходите от нас, — сказал он ей наедине. — Что делать. Судьбы закон! помоги вам Бог. Но, пока вы здесь, мне хотелось бы, чтобы мои девочки при вас отговели, а чтоб их шалости и беготни вконец не досаждали принцу, начните, Поликсена Ивановна, хоть нынче.
Пчёлкина стала водить своих воспитанниц утром и вечером в церковь.
Мирович в её отсутствие не удалялся от ширмы, за которою лежал в постели больной Чурмантеев. Он рассказывал князю о виденном и слышанном в чужих краях, перевязывал ему больную ногу, подавал лекарства, а когда Чурмантеев в томившей его лихорадке страдал бессонницей, читал ему любимую книгу покойной жены князя, купленный ею гамбургский перевод на немецкий язык «Робинзона Крузо».
Раз, — то было на второй неделе пребывания Мировича в Шлиссельбурге, — пришёл он, по просьбе Чурмантеева, перед вечером из города в крепость. Пчёлкина напоила больного и гостя сбитнем, взяла из-под подушки князя связку ключей, куда-то отнесла закрытый, с закуской поднос, щёлкнула в дальней комнате ключом, помедлила, снова возвратилась и, положив ключи обратно под подушку князя, ушла с девочками в церковь. Там после всенощной они и их старуха нянька должны были в тот вечер исповедоваться. Чурмантеев остался с гостем, к которому за это время он невольно привязался.
Мирович раскрыл «Робинзона», прочёл с десяток-другой страниц, и когда дошёл до того места, где Робинзон от людоедов спасает отца Пятницы, — из-за ширмы больного раздался тихий, а потом более и более явственный храп. Мучимый долгою бессонницей, Чурмантеев на этот раз крепко и сладко заснул. «Ну, пусть себе спит!» — решил, понижая голос, Мирович. Он закрыл книгу, свечку перенёс на другой бок ширмы, сам плотнее пригнездился в кресле, задумался и тоже стал дремать. «Кризис болезни, — мыслил он, — скоро встанет… Но какой искус на меня хочет наложить Поликсена? Куда её мысли глядят? Себя не пожалею, а уж всё, что скажет, сделаю…»
Долго ли, нет ли, сидел так, рассуждал и дремал Мирович, он этого не помнил. Но вдруг он проснулся и стал прислушиваться.
Ему где-то, в дальних комнатах, явственно послышался скрип перегородки или двери и лёгкий шорох шагов. Точно как бы кто двинул мебелью, пошёл и остановился. Сперва он подумал, что ему так померещилось, а потом, что звуки те шли снаружи, с крыльца, — из нижнего яруса дома… Шорох шагов затих, но опять возобновился.
«Няня, видно, — подумал Мирович, — прошла мимо меня, постлала детям постели и теперь идёт восвояси… Так нет, и она отправилась ко всенощной…»
Дверь из ближайшей комнаты медленно, беззвучно полуоткрылась. На её пороге обозначилась фигура человека, Мирович прикрыл глаза ладонью, взглянул от ширмы на эту фигуру и остолбенел. Волосы невольно шевельнулись на его голове…
В дверях со свечой в исхудалой бледной руке стоял сухощавый, футов шести ростом, с длинным прямым носом и выдающейся большою нижнею челюстью молодой человек. У него были большие светло-голубые глаза, каштановая, чуть пробивавшаяся клином бородка и длинные, как у монаха, до плеч спадавшие белокурые пушистые волосы. На нём были — старая, заношенная, нараспашку, матросская куртка, грубая белая посконная рубаха, синие холщовые полосатые шаровары и на босу ногу башмаки. Поразительно белый и нежный цвет его лица показывал, что солнце никогда не роняет на него своих лучей. Вид его был, как у некоторых схимников-постников, важно величавый и вместе кроткий. Блуждающий, робкий и пытливый, как у дикаря, взгляд был напряжённо устремлён вперёд. Полуоткрытые, детски недоумевающие бледные губы что-то шептали. Завидя незнакомого офицера, он несколько мгновений помедлил, отступил обратно в соседнюю комнату и продолжал оттуда пристально, несмело смотреть.
«Неужели? — молнией пробежало в голове у Мировича. — Неужели это он, царственный узник, — он — двадцать лет томящийся в тюрьме под замком? И как он вышел? непостижимо! Отомкнул, взломал задвижку? перелез через перегородку? или Поликсена, второпях, забыла запереть дверь?».
— Подойдите! — раздался тихий, странно звенящий, раздиравший душу шёпот. — О, умоляю! господин офицер, сюда…
Мирович подумал: «Поликсена!.. ей, бедной, придётся ответить за всё»! — взглянул на спящего Чурмантеева, быстро встал и, не помня себя от смущения и страха, на цыпочках шагнул в раскрытую дверь.
— Я дух! бесплотный! — шептал, озираясь, узник. — Святой Григорий, — не бойтесь…
Сказал и замолчал, вглядываясь в Мировича.
— Я душа принца Иоанна, — продолжал он, — меня взаперти… О! спасите! Где та ласковая?..
— Кто, ваше… величество? — не спуская с него глаз, проговорил Мирович.
— Та… женщина… тоненькая, — не знаю, как звать… святая Евфразия…
«Бредит… или сошёл с ума! — пробежало в мыслях Мировича. — И как заикается — едва его разберёшь, — родная, знать, черта в его фамилии…»
— Какая Евфразия? — спросил, не двигаясь с места, Мирович.
— Да девушка та… золотые волосы… пахнут ладаном, что ли… няня при детях этого!.. позови её, батюшка офицер…
Мирович молча глядел на колодника.
— Какого вы чина, извините, несведом, — продолжал, жалко торопясь и заикаясь, узник. — Сна нет, все такие сны… всё ей, всё, когда вырвусь отсель…
«Что слышу, влюбился в Поликсену! — замирая от нового страха, подумал Мирович. — Так вот что… она проникала к нему и скрыла от меня…»
— Её нет… что вам угодно?
— Она новую книжку обещала, книжечку… листки…
— Какую?
Принц медлил ответом. Недоверие, боязнь изобразились на его лице.
— Не бойтесь, — продолжал Мирович, — какие книги она вам приносила? Может, и я достану… ей передам…
— Летописец краткий… родословие царей… опять же…
Арестант остановился опять, боязливо поглядывая на незнакомца.
«Неужели книги Ломоносова? — подумал Мирович. — Вот судьба — ожидал ли того Михайло Васильич?».
— Про царей там, — продолжал узник, — про Петра и его брата, моего прадеда, царя Ивана…
Волнение более и более охватывало Мировича.
— Я вам все, какие угодно, — сказал он.
