– Да будет благословен Тот, кто дарует нам этот хлеб, и пусть будет благословен слуга, который подает нам его. Да будет благословен Тот, кто ведет по дороге своих солдат и милосердных людей.
И он принялся за еду.
– Господь хранит защитников Закона, – сказал Иосиф.
– Десять человек умерли, – пробормотал Иуда, – за пятерых римлян, горящих в огне геенны.
Он поправил повязку на голове, лег поудобней и заснул.
– Отдай нам своего сына, – обратился к Иосифу Натан.
– Не надо натравливать его на истинных врагов, – отозвался Иосиф. – Его защищают наши стены.
– Ты, отец, говоришь, как Садок.
– Кто это?
– Еще один предводитель.
– Но он саддукей.
– Да, ты прав.
– По крайней мере хотя бы один саддукей оказался хорошим человеком, – сказал Иосиф.
Натан прыснул, сдерживая смех.
– Тогда отдай своего сына Садоку.
Глаза Иосифа гневно сверкнули.
– Есть более достойные занятия, чем убивать римлян.
– Убивать иудеев, разумеется.
– Это ты называешь их иудеями, а я – отщепенцами, забывшими о Законе.
– Ты отдашь нам сына, если мы разорвем на куски некоторых священников Иерусалима?
– И подожжете Храм?
– И подожжем Храм, – с улыбкой повторил Натан.
– Послушайте вы, оба, – заговорил Иосиф. – Насилие ни к чему не приведет, если народ не поймет, какой цели вы хотите достичь. Десять восстаний не стоят нескольких вовремя сказанных слов. Вам нужны не мечи, а пророки.
– Что же делать? – спросил Натан, сдерживая зевок. – Проповедовать?
– Выпусти слово, и оно полетит дальше стрелы или дротика, – развил мысль Иосиф.
Натан уснул. Иосиф и Иисус переглянулись.
– Мы будем спать по очереди, по часу, – сказал Иосиф. – Иди ложись..
Ночные бабочки кружились вокруг светильника. На рассвете им суждено было умереть.
Когда отец пришел будить Иисуса, тот что-то бормотал. Во сне он с кем-то сражался.
– Не забудь меня разбудить. У них нет ни малейшего шанса. Я слишком стар, а ты слишком молод. Оружие… – задумчиво произнес Иосиф и пожал плечами.
Иисус отправился сторожить сон гостей.
– Выпусти слово… – бормотал он.
Какое сражение, бог армий? Какое сражение? Сырость, проникшая в дом, предвещала агонию ночи. Иисус открыл ставень слухового окна. Через час наступит рассвет. А Давид, Господи? Разве не он убил Голиафа? «Выпусти слово…» Он пошел будить Иосифа, который походил на то, чем вскоре станет: слишком плоский под своим платьем, практически растворившийся в глубоких складках. Старик открыл глаза и уставился на Иисуса. Ни малейшего сострадания. Нет, у стариков больше не было сострадания. Не сказав ни слова, он не сомневался: сын правильно его понял.
Они разбудили незваных гостей. Иосиф проверил состояние раны: опухоль немного спала. Он открыл дверь и вышел в темноту. Разве там пела славка? Иосиф покачал головой. Зелоты накинули на головы капюшоны и вышли. Ночь поглотила их. В глубине комнаты показалась Мария.
– Я подогрела молоко, – сказала она.
– Куда они направляются? – спросил Иисус.
– Ветер разносит зерна, – ответил Иосиф.
Палестина окрасилась в сиреневые тона.
Мастерская открылась, как обычно.
Первым прибежал сын хлебопека.
– Я был вместе с Симоном… – начал он.
– Я знаю, – оборвал его Иосиф.
Самуил, помощник подмастерья, пришел с опозданием.
– Римляне наводнили город. Они арестовывают всех раненых мужчин. Убиты двенадцать иудеев и семь римлян.
Он надел браки. Иосиф поручил Иисусу следить за порядком в мастерской и отправился спать. Незадолго до полудня работа в мастерской остановилась.
– А вот и они, – сказал Илия.
Все прильнули к окнам. По тропинке, ведущей от дороги к мастерской, шли трое мужчин. Двое из них были римские солдаты. Мария, развешивавшая только что выстиранное белье, стремглав бросилась в дом. Когда эти люди подошли к двери мастерской, все разглядели кожаный фартук мытаря. Иисус спокойно ждал их, сложив руки на груди. Они окинули его презрительными взглядами. Вышел Иосиф, дернул бородой в их сторону.
– Иосиф, – крикнул мытарь, взъерошенный человек с хриплым голосом, – я пришел за десятиной, взимаемой прокуратором Галилеи. Ты должен заплатить шесть динариев за жену, сына и за себя самого и по сестерцию за каждого из твоих работников.
Мытарь прищурился и опустил руки в широкий карман фартука – то ли чтобы немного успокоиться, перебирая деньги, которые он уже собрал, то ли чтобы казаться более значимым.
– Это в два раза больше, чем в прошлый раз, – невозмутимо произнес Иосиф. – Тогда я заплатил три сестерция за семью и по одному дупондию за каждого ученика. На ту сумму, которую ты требуешь, мы могли бы жить два месяца.
Мытарь по-прежнему щурился, словно сова, застигнутая врасплох дневным светом.
– Ты отказываешься платить? – выдержав паузу, спросил он.
– Я не отказываюсь. Я пытаюсь тебе объяснить, что ты требуешь намного больше разумного.
– Подати были установлены прокуратором от имени Августа. Я не уполномочен обсуждать это с тобой или кем-либо еще. У тебя есть деньги?
Солдаты, с которых под доспехами ручьями лился пот, сделали шаг вперед.
– Я пойду за деньгами, – сказал Иосиф.
Мытарь и солдаты ждали, не зная, куда деться от осуждающих взглядов учеников. Иосиф вернулся, держа в руке кошелек. Он развязал тесемку и девять раз опустил в него руку, чтобы взять монету, приговаривая звонким голосом:
– Бери, мытарь, два динария за мою супругу, затем два динария за моего сына… Затем еще два динария за меня. Считай хорошенько, мытарь, поскольку может случиться, что я даю тебе деньги в последний раз! До следующего года я могу умереть, и, кто знает, ты тоже можешь умереть, а вот рассыпанные кости считать придется шакалам! Теперь один сестерций за моего ученика Илию… и один за Иеремию… и еще один за Иоканаана… и еще один за Ахазия… и последний, смотри хорошенько, за моего ученика Зибеона. Хорошо ли ты сосчитал, мытарь? Впрочем, не важно, хорошо ли ты считаешь, Господь сосчитает лучше в Судный день.
Каждый раз мытарю приходилось протягивать рук за монетой. И каждый раз, когда он пытался приблизиться к Иосифу, чтобы избежать такого унижения, тот отступал, и поэтому деньги приходилось брать, протягивая руку. В конце представления лицо мытаря приобрело нездоровый вид и по цвету напоминало гниющее мясо.
– А твой подмастерье Симон? – спросил мытарь со злобной усмешкой.
– Этой ночью он умер. И ты, мытарь, прекрасно об этом знаешь. Дороги стали опасными. Поберегись и ты. А то рискуешь встретить на них демонов.
Лицо мытаря приобрело фиолетовый оттенок.
– Ты никогда больше не сможешь покидать свой дом ночью, мытарь. Ты будешь похож на крысу, которая не знает, когда на нее набросится сова. Ты никогда больше не увидишь ни луны, ни звезд. А теперь убирайся, ибо, если ты задержишься здесь, многие подумают, будто ты явился засвидетельствовать свое почтение, и будет очень плохо, если тебя вдруг сочтут другом Иосифа. Все примутся просить отсрочки. Прощай, мытарь.
Иосиф повернулся к мытарю спиной, а тот и сопровождавшие его солдаты сплюнули в сердцах и ушли.
Как было бы хорошо, если бы в один прекрасный день яйца научились летать! Но яйца не куропатки, нет, а орла.
Хлеб пекли и съедали. Ласточки улетали и возвращались. Запахи шалфея и лаванды возносились ввысь, умирали и вновь рождались. Мангусты съели много землероек, а ежи бесстрашно бросали вызов кобрам. Прошло два года. Хлеб часто бывал горьким.
В синагоге Иисус пел:
«О, если бы народ Мой слушал Меня и Израиль ходил Моими путями!
Я скоро смирил бы врагов их, и обратил бы руку Мою на притеснителей их».
Вскоре Иисусу исполнится восемнадцать лет. Иосиф стремительно угасал. Порой его голос был едва слышен и сказанное им невозможно было различить. А голоса других он давно уже плохо слышал.
Однажды зимним вечером Иисус увидел молодого человека, стоявшего перед Иосифом и почтительно слушавшего его. Вероятно, это был новый ученик.
– Сын мой, – сказал Иосиф, – это твой троюродный брат Иоканаан, сын Елизаветы, двоюродной сестры твоей матери, и священника Захарии. Он твой ровесник, поскольку родился всего лишь на несколько месяцев раньше тебя. Он решил навестить нас.
– Дорога из Иудеи неблизкая, – сказал Иисус.
– Я прибыл не из Иудеи, а из Птолемаиды, – пояснил Иоканаан. – Там живут родственники моего отца. Мои родители умерли. Я навещаю тех, кто еще жив, перед тем как исчезну на длительный срок.
– На длительный срок? – удивился Иисус.
– На очень длительный срок.
Иоканаан был худым – сущий скелет, – а его смуглая, коричневая до черноты кожа вызывала в памяти образ едва остывшей головни.
– Ты отправляешься в заморские страны? – спросил Иисус. Молодой человек, казалось, смутился.
– Нет, я ухожу в пустыню, туда, за Хеврон.
