своей страны, на престол которой он волею судеб и трудами своего деда «великого государя патриарха» Филарета и «великого государя царя» Михаила взошел, чтобы править страной в дни ее славных побед и горьких поражений. И мысли царя Тишайшего были тревожными и отчасти мучительными. Открывались три неизведанных стези, открытых перед обновленной светскими и церковными реформами страны. И эти три стези, олицетворяли три противоборствующие политические фигуры. Царь Алексей Михайлович видел будущее реформируемой страны в союзе с другими православными государствами, прежде всего, с Малой Русью, Белой Русью. Патриарх Никон, осуществляя свою церковную реформу, рассчитывал на верховенство духовных иерархов над светскими властителями. Вожди старообрядцев-раскольников – протопоп Аввакум и другие – не принявших церковную реформу Никона ратовали за традиционную патриархальную Русь в духе святителя, митрополита Макария середины 16 века.
Тишайший щелкнул пальцами, призывая себе в союзники духов Саввино-Сторожевской обители, и мысленно передал свои раздумья стенам, церквям, колокольне и постройкам внутри монастыря: «Сам по себе вопрос – креститься двумя перстами или тремя – не имел принципиального значения для представителей светской и духовной власти. За церковным расколом стояла политическая борьба, это был выбор дальнейшего пути развития моего Московского государства. Я поддержал реформу, инициированную патриархом Никоном и его сторонниками, поскольку унификация церковного обряда в соответствии с греческими канонами – которых придерживались в большинстве православных стран – позволило бы моему государству упрочить свое международное положение. Это бы подтвердило концепцию «Москва – Третий Рим». То есть, наша столица стала бы восприниматься соседними странами как духовный центр всего православия. Поэтому единообразие церковного обряда была просто необходима».
Тишайший вслушался в тишь обители и расслышал одобрительные сочувственные вздохи – сквозняков ли, духов ли. Утвердившись в своей правоте всесильного русского государя, божьей волей поставленного на царский престол, Тишайший отточил свои своевременные мысли: «Еще одной важной причиной, повлиявшей на мое решение царя, стало присоединение к Москве территории Малой Руси, Украины, ранее находившейся под властью и юрисдикцией королевской Польши. Произошло это около четырех лет назад по решению казацкой Переяславской Рады. Поскольку в Киеве молились по греческим канонам, церковная реформа только помогла бы сближению двух братских народов. Кроме того, установление единых правил церковного богослужения на территории всей страны позволило бы стабилизировать непростую политическую ситуацию, доставшуюся в наследство от Смутного времени. Нельзя было допускать, чтобы каждый священник мог самостоятельно решать: по каким канонам совершать литургию. Это не способствовало единству Русской православной церкви, а значит, представляло угрозу для моей страны…»
Царь, приближаясь к церкви Рождества, где хранилась чудотворная икона святого Саввы, отлично понимал все последствия своего решения. Это было беспрецедентное для русской истории вмешательство светской власти в духовную жизнь народа. Тишайший стремился укрепить влияние Москвы на соседние страны. Тем самым глава Русского государства предопределил дальнейший путь развития страны, которая просто обязана был стать могущественной империей, объединившей многие народы под своей властью.
Уже войдя по своды церкви Рождества, Тишайший неожиданно вспомнил о самом высоком представлении о своей царской власти, «признавая на русском престоле себя наместником самого Бога на земле». При таком мнении государя о своей особе кто бы мог дерзнуть выступить с личной инициативой помимо царя в таком важном церковно-государственном деле, как реформа?
Почему-то он нелицеприятно вспомнил о Никоне, попытавшегося с первенством духовной власти над светской властью стать выше царя, – но ведь это безнадежное дело. У иконы святого Саввы Тишайший подумал перед молитвенным сосредоточением: «В начале церковных реформ я посчитал нужным и необходимым для укрепления государства спрятаться за Никона, чем и ввел многих в заблуждение своей мнимой непричастностью к церковным преобразованиям. Но после оставления Никоном патриаршей кафедры мне придется рассекретиться и поневоле взять на себя на какое-то время патриаршие обязанности, пока не будет выбран новый патриарх…
После истовой молитвы на коленях у иконы святого Саввы Тишайший привстал и обратился к духу чудотворца:
– Поддержи меня, Савва, дай мне знаменный знак Твоего Благословения Свыше на служение православному Отечеству…
Тишайший и не заметил, как слезы лились теплыми легкими ручьями из его глаз, только переспросил:
– Как мне быть, служа и укрепляя родное православное Отечеств после Смоленского вызова… – он хотел добавить: «И после неудачного шведского вызова», но почувствовал теплую ладонь на своем лбу и повторил то, что передалось ему мысленно. – Буду беречь Смоленск, как зеницу ока… Буду творить добро в новых русских землях Малой и Белой Руси… – И ещё: вдруг Тишайший почувствовал знаменный знак на лбу от Саввы, мол, не мучься неудачным «шведским вызовом», постарайся как-то облегчить судьбу раскольников-старообрядцев, ибо скоро те сжигать себя будут жертвенно, протестуя против троеперстия. – …Постараюсь, с божьей волей, быть успешным в новых вызовах Малой и Белой Руси, государства Русского…
Уезжая из своей любимой обители Тишайший, наслаждаясь красотой дороги и окрестных лесов и полей, размышлял, что негативное отношение к Никону, сложившееся у раскольников-старообрядцев во многом было связано с жесткостью его методов при реализации церковной реформы. С теми, кто не принял нововведений, сторонники патриарха не церемонились. Они насильно отбирали у людей церковные книги, иконы и другие святыни, если те чем-то не соответствовали греческому канону православия. Затем эти предметы культа прилюдно сжигались. У людей возникло чувство, что их веру уничтожают по приказу светских властей, а им навязывают другую религию. Раскололась не просто церковная паства, произошло глубинное разделение русского народа. Спасаясь от гонений, учиненных патриархом и руководством страны, старообрядцы бежали на окраины государства. Они стали придерживаться политики изоляционизма, считая всех остальных жертвами заблуждения. «Постараюсь смягчить нравы властителей и народные нравы, чтобы и вверху, и внизу не считали, что Царь Алексей Михайлович Тишайший есть главный виновник церковного Раскола на Руси. – думал царь. – Все, что от меня зависит, постараюсь сгладить и смягчить по возможность… Авось, удастся…»
А, подъезжая ближе к Москве, Тишайший с гордостью за свое, не самое худшее царское правление, отмечал мысленно: «Если при моем батюшке Михаиле Федоровиче Русское государство простиралось только до Охотского моря, то при мне оно уже разрослось до Тихого океана, уже тогда превратив Россию в крупнейшее государство мира». Он с удовлетворением вспомнил, как десять лет тому назад бравый казак Семен Иванович Дежнев со своими товарищами преодолел на морских судах, «кочах», пролив, отделяющий Евразию от Северной Америки. А чуть позже русские землепроходцы Поярков и Хабаров совершили походы на Амур и привели в русское подданство население тех краев. Несмотря на наказ государя, приводить сибирских туземцев в подданство «ласкою и приветом», служилые люди писали и «о накладках», когда те нередко прибегали к насилию – силой отбирали ценную пушнину, обкладывали непомерной данью.
С освоением Дальнего Востока налаживались
