проступил румянец.
— Я совершенно отдаю себе отчет, ваше величество, в том, что отклонился от правил. Но я решил поступить так, будучи крайне озабочен тем, чтобы находящиеся под угрозой уничтожения ценности — а это большие материальные ценности, уверяю ваше величество, — были по возможности спасены; обычный же путь через все инстанции представился мне слишком длительным. Но теперь уже все равно все потеряно, так как за истекший месяц провиант в Штадлау испортился окончательно, и не в человеческих силах спасти его.
«Я так и знал, что он будет вот так говорить», — мелькнуло у Франца-Иосифа.
— Вы чех? — спросил он, только чтобы сказать что-нибудь.
— Чех, ваше величество.
— Я рад. Сколько чехов в вашем полку?
— Чехов из самого королевства очень мало, процента три всего, венских же чехов примерно пятая часть состава.
— Вот как, вот как. Чехи — хорошие солдаты. Каково настроение людей?
— Очень хорошее, ваше величество.
— Рад слышать, рад слышать… (Ach du mein lieber Gott, как же трудно узнавать правду снизу! Что бы такое еще спросить?) А питание в полку достаточное?
— Достаточное, ваше величество!
— Готовятся изменения в снаряжении и вооружении армии. Что вы об ртом думаете как практик?
— Разумные перемены, несомненно, весьма желательны, ваше величество.
— Например, белые мундиры, — настаивал император. — По мнению некоторых специалистов, в неуспехе нашей последней военной кампании отчасти виноваты белые мундиры наших солдат, поскольку они очень заметны на поле боя и являют собой превосходную мишень. Что скажете об этом вы, обер-лейтенант?
— Что эти специалисты не правы, ваше величество.
Император поднял свои красивые, ровные брови.
— Чем вы обоснуете свое мнение?
— Да просто тем, ваше величество, что в подавляющем большинстве наших полков в Италии тотчас по объявлении войны исторические белые мундиры, — тут Гафнер едва заметно усмехнулся, — были отобраны у солдат и отправлены на склад в Любляне, так что на солдатах не было не только белых, но и каких бы то ни было мундиров. По опыту же я сам знаю, что белый мундир в полевых условиях через два-три дня становится коричневым, как грязь.
— Любопытные наблюдения, — сдержанно отозвался монарх и, желая окончить беседу с неприятным человеком, спросил: — Жалобы у вас есть?
— Нет, ваше величество, — ответил Гафнер; потом, вдруг сильно побледнев, выговорил: — За исключением… за исключением того, что условия, в которых находятся солдаты венского гарнизона, убийственны для здоровья, страшны, невыносимы, ваше величество! Солдаты не отдыхают, потому что командиры полков имеют обыкновение непрестанно будить их ночными тревогами, состязаясь, чей полк построится первым.
— Боевая готовность — очень важный элемент в воинском воспитании, — нахмурясь, возразил император.
— Но тут речь идет не о боевой готовности, а о развлечениях некоторых командиров, заключающих между собой пари, — резко произнес Гафнер. — Солдатам не разрешено спать раздетыми, чтоб не испортили результата. Никто и представления не имеет, какой ужас скрывают чистые мундиры и блестящие сапоги наших солдат.
— Кто командир вашей роты? — спросил император, желая остановить поток неприятных речей разволновавшегося Гафнера.
— Им был господин капитан Швенке, — ответил тот; теперь не только лицо его было бледным, но и губы заметно полиловели. — Но за убийство своего фельдфебеля-счетовода капитан Швенке отправлен в отпуск для поправки здоровья, так что временно командую ротой я.
Услышав такие слова, император откинулся на спинку кресла — если б он стоял, он отступил бы на шаг, что было у него признаком величайшего неудовольствия.
— За убийство? Что вы говорите, обер-лейтенант?
— К сожалению, правду, ваше величество. Господин капитан Швенке в пьяном виде забил насмерть своего фельдфебеля кочергой, но не был за это ни арестован, ни предан суду, а лишь отправлен в отпуск. Есть свидетели — полковой аудитор присутствовал при показаниях умирающего, полковой врач отделил от трупа раздробленный череп как corpus delicti [17]. Дело совершенно ясное, но тем не менее, — тут Гафнер совсем не по-военному, непростительно развел руками, — капитан Швенке остался безнаказанным, зато один рядовой нашей роты, правдиво написавший об этом в письме домой, приговорен к мучительной смерти под шпицрутенами.
Император не отвечал. Лишь некоторое время погодя он густо покраснел.
— Господин обер-лейтенант, вы пьяны, — глухо сказал он, прижимаясь к спинке кресла. — Наказание смертью через порку в нашей армии не существует.
— Позволю себе возразить вашему величеству, — сказал Гафнер. — Десятикратное прохождение сквозь строй, к которому приговорен мой солдат, кончается смертью, и потому я разрешил себе без околичностей говорить о смертной казни с помощью шпицрутенов. Физически просто невозможно выдержать это наказание тому, кто не обладает чрезвычайно крепким телосложением.
«Что теперь? — думал император. — Что бы сделал сейчас на моем месте князь Феликс, будь он жив? Да ничего бы не сделал, потому что не позволил бы возникнуть подобному положению».
— Наказание совершилось? — спросил он, с неприязнью поднимая глаза на бледное взволнованное лицо и траурные усы посетителя.
— Оно будет произведено утром в субботу на казарменном дворе, предназначенном для таких экзекуций. В мире нет другого застенка, ваше величество, чья почва была бы так пропитана кровью, как этот проклятый двор. Это…
— Приговор не будет приведен в исполнение, — перебил император забывшегося офицера. — Имя вашего солдата?
— Мартин Недобыл; я позволю себе написать это имя для вашего величества. — И Гафнер быстро пошел было к столу, но холодный, изумленный и вместе с тем возмущенный взгляд монарха пригвоздил его к месту.
Император командиру 25 пехотного полка, Вена, Альсерские казармы, — торопливо писал Франц-Иосиф на листке тонкой министерской бумаги с вензелем генерал-адъютантуры Его Величества Императора и Короля в левом углу. — Я желаю чтобы рядового…
— Как бишь его фамилия? — спросил он.
— Мартин Недобыл, ваше величество.
…Мартина Недобыла освободили от наказания шпицрутенами, к коему он был приговорен, и заменили это наказание тридцатью сутками одиночного заключения. Ф.-И.
А позже Франц-Иосиф сказал начальнику своей военной канцелярии графу Грюнне:
— В Двадцать пятом пехотном полку служит некий обер-лейтенант Гафнер, чех. Человек этот мне не нравится — он держит себя совсем не по-военному и ведет речи, свидетельствующие о… короче, возмутительные речи. Думаю, целесообразно отправить его на пенсию.
Г л а в а ч е т в е р т а я
ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ
Неутомимый в своих благодеяниях, Гафнер усладил тридцатисуточный арест Мартина известием, что согласно последнему приказу по армии все военные добровольцы будут постепенно отпущены со службы, так что Мартин сможет немедленно уехать домой, когда отбудет срок наказания.
Это была великая новость, тем более великая, что Мартин давно уже не был тем беззащитным, перепуганным юнцом, как во
