Ознакомительная версия.
Прибегал, тряся протоколом Славка. С очередными пусками "гибридов" не вышло, машины ушли "за бугор". Но готовились следующие.
– Вы меня за дурака считаете? – начинал Славка.
– Снова с цепи сорвался, – комментировал Вадим.
– И почему Мокашов подписывает? Кто у вас главный?
– А у нас каждый – главный, на собственном месте.
– Нет, так дело не пойдёт, – вскипал Славка.
Мокашов ввязывался. Он стал привыкать, что даже самое важное может начаться с невинных разговоров. Всё меньше чувствовал он себя разнесчастной белой вороной. Последнее время перья его явно начали темнеть.
Приходил Вася и одинаково начинал с деланной бодростью:
– Категорически приветствую вас. Как дела, настроение, состояние? Ещё не вскрикиваете по ночам? Обязательно будете вскрикивать. Фирма гарантирует.
– В чём дело, Вася? Вид у вас больно замороченный.
– И не говорите. Жену бывшего сотрудника трудоустраиваем. На нас ведь куча разных ракет навешена. И парадные и военные, что в шахтах. Обслуживаем. Недавно ЧП случилось: в шахте пожар. Лифтом снизу всех, кого могли, наверх отправили. А о о них, самих забыли в суматохе. Вызов снизу не предусмотрен. Ребята сгорели начисто. Теперь вот вдову трудоустраиваем. А она прежде не работала. Домохозяйка.
С Васей тянуло поделиться. Он жаловался на Вадима.
– Бросает меня.
– А способ такой – бросить и плыви.
– Так это в воде, а тут в грязи.
– И грязи есть разные. Есть и лечебные. Ну, как? Посчитали?
– Помилуйте, Вася, когда?
– А график? Теперь это – божество.
Мокашов уже усвоил: сначала носишься с собственной идеей, к делу пристраиваешь, пытаешься в планы впихнуть. Её изо всех планов выпихивают. Но вот, наконец, повезло, признали, ты в планах. И тут же тебя за горло берут… Да, я; да, ты; да, мы… Ведь это мной придумано. Теперь это не волнует никого. Вынь да положь.
Математическое обеспечение края Земли висело на Мокашове. Имевшейся точности для старта пока ещё не хватало. Однако полагались на будущее. Всё делалось с двойным расчётом, тем, что у всех было на виду и что держалось в уме. Считали и для буёв в точках Лагранжа. Тайной идеей Мокашова было замерить космические лучи при свободном вращении со случайным попаданием светила в зоны солнечного датчика.
Сева стал его первым подчиненным. Хотя ему его не советовали, и даже предостерегали: “Не связывайся. Это болото. Увязнешь”. Но у него была на это иная точка зрения. Её подсказала техника. Она уже научилась строить надежные схемы из ненадежных элементов. Его альянс с Севой в отделе встретили с иронией.
От производственных зависимостей Сева виртуозно увиливал. О прибористах он снисходительно говорил: я математик и в общении с ними теряю квалификацию. О Невмывако – просто пожимал плечами. А Мокашову он внезапно сообщил:
– Приходи в три в учебную аудиторию на лекция о летающих тарелочках.
– А кто читает? – спросил удивленный Мокашов.
– Я буду читать.
– А срок наш, Сева?
– Ты не переживай. Иначе недолго протянешь. А что изменится? Ровным счётом ничего.
Подчинение Севы состоялось удивительно просто. В который раз Мокашов повторил:
– Я больше так не могу.
Однако Вадим на этот раз не счёл очередным "плачем Ярославны", сказал:
– Будь оптимистом, повторяй: мне повезло.
– Мне повезло, – повторил уныло Мокашов.
– Очень хорошо. Теперь говори: в чём?
– Не успеваю, постоянно загружен.
– Очень хорошо.
– Мне хорошо, и требуется помощник.
– Ждал твоей зрелости. Подумал: кто?
– Подумал. Сева.
Вадим внимательно посмотрел на него.
Заниматься программой для Мокашова теперь значило многое. Он уже понял, что владея лишь инженерным математическим аппаратом, он чувствовал себя в отделе, как в постели импотент. Конечно, проталкивая и пропихивая, можно занимать себя и чувствовать свою принадлежность. Но дальше ведь следовало всё промоделировать и обсчитать так, чтобы комар носа не подточил. Это требовало определенного уровня и знаний, и предстояло ещё выбраться на этот уровень.
Он как-то попал на отдельскую предзащиту, и замелькали тензора, преобразования, множества, не входившие в инженерный курс. Повторять: это мы не проходили, это нам не задавали, – не имело смысла и никого не волновало. И выходило, как в “Юности честное зерцало”, когда давался совет – говорите между собой на иностранном языке, чтобы олухи не понимали.
Он набрал было учебников, но все эти толстые тома были лишь сугубо предварительными. От них до конкретных знаний было так же далеко, как от Краснограда до Марса. В институте целые курсы просекались бывало перед экзаменом за ночь, и он даже этим гордился. Но теперь все эти липовые “подвиги” стали доказательством упущенного. Он, правда, получше знал уравнения математической физики, а в прочем увязал, как в болоте бегемот.
Он взялся было учить, и поначалу, показалось доступным, но стоило что-нибудь пропустить и выходил лес без просек. Тогда он понял, что его единственным шансом было использовать других. Уговорить, увлечь и впрячь в собственную упряжку и дальше “кнутом и пряником” тащить этот самый обозный воз. И Сева стал для него первым подопытным.
Сева был, что называется на букву "О". Как в притче, когда объявился необыкновенный человек, всё знавший на букву "О". И ничего более. А оказалось, что там, где он отсиживал приличный срок, был лишь один том энциклопедии на "О".
В душе Мокашов считал программирование "Узора" на ЭВМ никчемным делом. Но оно было формальным поводом. Куда полезней было реальное моделирование, а с программированием не ладилось, и, может, выйдет, для галочки, но отменить его уже никто не мог: оно угодило в график.
Сначала всё выходило несложно. Мокашов формулировал, Сева слушал. Однако слушал он далеко не всё. На выходящее за рамки программы, как он считал, у него была одинаковая реакция – нечего голову забивать. Его мечтой, занимавшей его последние пару лет, была универсальная программа. Увы, она практически не получилась из-за громоздкости, и он теперь пристраивал её куски.
К тому же Сева побаивался машины. Она возводила в квадрат севины промахи. Ошибки чаще всего истекали от невнимательности. Большая счетная программа всегда включает множество мелочей. И в них Сева погрязал с головой.
Универсальная программа замышлялась грандиозным сооружением. Теперь он с исступлением алхимика пытался извлечь из неё золото. Незадолго до этого он начал отчаянный штурм, но быстро выдохся и убедил себя – нужно отдохнуть, а тут подвернулся Мокашов с “Узором”. К новой задаче Сева подходил просто: он принимал всё, что подходило под сделанное. Остальное начисто отметал.
Когда Мокашов начал ревизию имевшегося, Сева тотчас утратил интерес, и отношения их мигом изменились. Настойчивость Мокашова он принимал теперь с неприязнью, зевал, часто сматывался в читалку и в другие комнаты, и возмущенный Мокашов находил его у соседей, за шкафом, в комнате теоретиков, где тот пребывал в трансе, выполняя приёмы аутогенной тренировки, сидел в позе кучера, расслабленный и ничего не воспринимающий. Затем он вдруг начал курс лечебного голодания, сделавшись совсем беспомощным и безучастным. К тому же время для счёта он не заказал в начале месяца. Его заказывали предварительно. И приходилось считать теперь на десятиминутных отладках, для чего задача разбивалась на серию кусков, что ещё больше затрудняло работу.
Но Мокашов не сдавался. Программа стала для него той же машиной времени. Он восстанавливал утерянное и перебрасывал мостики. В отделе тоже кое-что изменилось для него. Его уже узнавали, кивали при встрече, улыбались. А Невмывако доверительно сообщил:
– Вспоминаю сказанное о Минотавре. Исхожу из своей ненужности и убеждаюсь – наоборот. Как это называется?
– От противного.
– Вот, вот. Борис Викторович желает быть всегда добрым и справедливым. Однако ему необходим карающий придаток – Минотавр. Чтобы мог он сказать: не я, замы у меня – собаки. Хочу вам дать, Борис Николаевич, полезный совет. Не мучайте Севу, дайте ему свободу. Он вами повязан …
"И тут нажаловался", – подумал Мокашов. Огромная севина программа требовала напряжения. – "О, сколько крови стоила отладка каждого куска. А чуть пошло, Сева, как собственник, выстраивает забор".
– Замечу попутно, вы сами – нежная кожа. Хотите, я вас для закалки на стройку пошлю?
Даже урезанная программа была чудовищной. Однако универсальностью подходила и для межпланетных буёв. В нём появилось странное свойство. Он словно стал чувствовать программу как живое существо. Он мог сказать, например, наперёд – где она станет тормозиться и где пойдёт. Его задача состояла теперь в распутывании программных узлов, однако Сева окончательно выдохся. При сбоях он мстительно повторял:
– А что я говорил.
И Мокашова временами охватывало отчаяние: не выбраться.
Ознакомительная версия.
