Если убийство презренного ростовщика и гнусного гробокопателя вызвало опасения и пересуды, то гибель дона Диего, всеобщего любимца, знатного и богатого красавца, единственного наследника графа де Аранда, посеяло в городе панику и дикий ужас. Это убийство нельзя было списать на чью-то злобную и мрачную шутку. События принимали очень серьезный оборот. Одно дело, когда черти рыщут по задворкам и кладбищам, другое — когда в поисках своей жертвы врываются в дома уважаемых горожан.
Труп дона Диего обнаружили около полудня. Обычно молодой человек поднимался рано, требовал коня и мчался за город, навстречу ветру… Но, вопреки обыкновению, дон Диего не встал ни в десять, ни в одиннадцать утра… Слуги стали стучать — никто не отзывался. Дверь была заперта изнутри. Ее пришлось взломать. Дон Диего лежал на полу в луже собственной крови. Рядом с ним валялась его шпага, по-видимому, он защищался. В левую руку молодого человека был вложен злополучный договор.
Бартоломе постеснялся вызвать в трибунал отца и мать дона Диего — несчастных, за одну ночь поседевших стариков. Он пришел к ним сам. Но визит инквизитора в дом графов де Аранда был воспринят как появление черного ворона — вестника несчастья. В сущности, таковым он и был… Что он мог сказать этим обезумевшим от горя людям? Что их сын будет признан дьяволопоклонником, что ему будет отказано в христианском погребении, что труп его будет сожжен, а прах развеян по ветру? Что на весь род де Аранда легло несмываемое пятно позора? А слова утешения в устах инквизитора сильно смахивали бы на лицемерие…
Дон Альберто, граф де Аранда, высокий, сухопарый старик, и его жена, донья Сезария, тихая, скромная женщина с кротким лицом и блестящими от слез глазами, скрепя сердце, согласились ответить на несколько вопросов Бартоломе. Своей властью инквизитор мог арестовать их, как подозреваемых в сообщничестве или даже в укрывательстве еретика, мог подвергнуть их многочасовому допросу, ведь родственники преступника в первую очередь оказываются под подозрением… Но на этот раз у него не хватило духу даже настаивать на длительной беседе или, хотя бы, подробнее расспросить о пристрастиях и увлечениях дона Диего. Матери такой разговор приносил лишь новые страдания, она не могла без слез произносить имя сына. Гордый граф впал в гнев при одном намеке на договор с дьяволом.
— Мой сын! — кричал он. — Наследник древнего и славного рода! Мой сын — поклонник сатаны, предатель, отступник! Да как вы смеете говорить мне такие слова?! Если б вы не были духовным лицом, а я был лет на десять моложе, вам пришлось бы пожалеть о том, что только что сорвалось у вас с языка!..
— Альберто, Альберто, — тихо проговорила несчастная мать, — опомнись! Ты говоришь с человеком, который призван…
— …осудить нашего сына!
— Ошибаетесь, — глухо ответил Бартоломе, — я призван не только обвинять, но и оправдывать.
— В таком случае, делайте свое дело, — презрительно бросил старый вельможа.
Напрасно Бартоломе уверял графа и графиню в том, что он не меньше их заинтересован в установлении истины. Дон Альберто только повторял: «Делайте свое дело, и посмотрим!», а донья Сезария лила слезы. В конце концов инквизитор понял, что самое лучшее, что он может сделать — это оставить их в покое, пока графа не хватил удар, а с графиней не сделался припадок. На его счастье, удовлетворить его любопытство согласилась донья Мария, сестра убитого. Правда сделала она это, как понимал Бартоломе, только для того, чтобы избавить родителей от лишнего беспокойства и принять удар на себя.
* * *
У доньи Марии были глубокие, темные глаза. Бартоломе невольно стало стыдно, что он побеспокоил ее, столько скорби и боли было в этих глазах. Он даже не решился начать разговор. Девушка заговорила первой: — Вы хотели задать мне несколько вопросов. Я вас слушаю, святой отец.
Прирожденная аристократка, она хорошо умела владеть собой. И голос ее звучал тихо и ровно.
Бартоломе бросил взгляд на портрет молодого человека на стене. То же узкое, породистое лицо, те же огромные бархатные глаза, глаза-омуты, в которых, казалось, можно было утонуть.
— Это мой брат, — сказала она, не дожидаясь вопроса, — дон Диего де Аранда.
— Расскажите мне о нем, — попросил Бартоломе. — Конечно, если вам не трудно.
— Трудно? О нет! О нем я могу говорить беспрестанно. Мне кажется, теперь я вечно буду слышать его голос, он вечно будет являться мне в снах. Я никогда, никогда не смогу забыть того, что произошло… Мы были очень дружны. Он был самым близким мне человеком. Он ничего не скрывал от меня, а я полностью доверяла ему. До тех пор, пока…
— Пока?..
— До тех пор, пока в его жизни не появилась эта женщина… донья Люсия де Луна… Но вы, наверное, хотели расспросить меня об убийстве?
— Прежде всего, я вынужден задать вам вопрос об отношении вашего брата к святой католической вере, — вздохнул Бартоломе.
— Ах, да… Договор. Явление дьявола. Все это странно, чтобы не сказать нелепо. Я не буду скрывать: Диего не был слишком набожным, но и поклонником сатаны он тоже не был. Нет, нет, нет! Он выполнял все церковные предписания, как и полагалось. Одно время он даже мечтал стать мальтийским рыцарем, чтобы сражаться с неверными. Отец запретил ему и думать об этом. Диего должен был унаследовать титул и состояние. Вот, собственно, и все, что я могу вам ответить…
— Вы упомянули имя Люсия де Луна, — напомнил Бартоломе.
— Эта женщина послужила причиной его гибели.
— Вы так думаете?
— Эта падшая женщина была любовницей дона Фернандо де Гевары. Да простит мне Господь такие слова! В тот миг, когда мой брат увидел ее, он был обречен. Я сказала ему об этом, я умоляла его отступиться. Но он был без памяти влюблен, а его соперником был дон Фернандо де Гевара.
— Де Гевара? — встрепенулся Бартоломе. — Но ведь он давно под арестом, сидит в камере на хлебе и воде. По подозрению в колдовстве.
— Что с того? — покачала головой донья Мария. — Он ненавидел моего брата.
— Дочь моя, де Гевара арестован, — повторил Бартоломе. — Более того, сейчас он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, потому что… В общем, он неважно себя чувствует.
— Это ничего не значит, — спокойно возразила донья Мария. — Он очень сильный. Он может сделать все, что захочет.
— Во всяком случае, он не может вылететь в тюремное оконце.
— Но он может послать демона.
Бартоломе подумал, что смерть брата сильно сказалась на здоровье Марии, и она теперь слегка не в себе.
— Вернемся к дону Диего, — сказал он.
— Он встал на пути дона Фернандо. И потому не мог не проиграть все, даже свою жизнь…
— Разве у де Гевары были перед доном Диего какие-то преимущества?
— Нет. Моему брату подражали все молодые дворяне в городе. Он был для них образцом, идеалом. Наша семья располагала достаточными средствами, чтобы Диего ни в чем не нуждался. Он мог позволить себе дорогие украшения, дорогие наряды. К тому же, у него был безупречный вкус. Во всем городе не нашлось бы более блестящего и элегантного кабальеро. Но его противником был дон Фернандо де Гевара. И потому мой бедный брат был обречен.
— Де Гевара также был богат?
— Нет, не думаю, — она продолжала излагать свои мысли вслух, не обратив внимания на вопрос инквизитора. — Мой брат считался лучшим фехтовальщиком города. Сперва отец сам учил его, потом он брал уроки у мастера-итальянца. Диего был вспыльчив. Он трижды дрался на дуэли: с доном Родриго де Маньяра, с доном Альваро Велесом, с доном Фернандо де Гевара, и все из-за этой женщины. Дважды он победил. Но в последний раз его противником был дон Фернандо де Гевара. Диего чудом остался жив, но и это его не образумило.
— Де Гевара лучше владел оружием?
— Не знаю. Просто это был дон Фернандо де Гевара.
— Может быть, вы объясните такое странное отношение к нему?
— Я догадываюсь, вы думаете, что я… не в себе. Но вы не правы. Я попробую объяснить, но не знаю, сможете ли вы понять. Дон Фернандо был некрасив и немолод, не слишком богат и не слишком знатен. Но в нем было что-то такое, что заставляло всех покоряться ему. Какая-то внутренняя, скрытая сила. Мы, женщины, в душе рабыни, — с горечью продолжала она, — мы достаемся как приз, как награда победителю. И, видимо, бессознательно ищем сильное плечо. А дон Фернандо всегда был победителем. Женщины легко покорялись ему. Он всегда брал то, что хотел. Брал, не спрашивая разрешения и никому не давая отчета. По праву сильного. Едва ли я могу это хорошо объяснить… Но достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что ты обречен. Я видела, как самые дерзкие забияки в его присутствии замолкали и отступали в тень. Так шакалы разбегаются при появлении льва.
— Его боялись? Его не любили?
— Мне кажется, ему было все равно. Он не искал ни любви, ни дружбы. Я же сказала: он просто брал, что хотел. И ему подчинялись.
