Случай пришлось ловить в течение двух недель. Всякий раз, возвращаясь домой после безуспешных поисков, Долорес убеждала себя, что никого не искала, а просто прогуливалась. Иногда она облегченно вздыхала. В самом деле, если бы они встретились, что сказала бы она ему? Иногда грусть и печаль сквозили в ее взгляде. В самом деле, разве не должна она была поблагодарить его за заботу? Долорес терзалась весь вечер, а на следующий день снова шла навстречу случаю.
И все же случай называется случаем потому, что в нем всегда есть элемент неожиданности. Даже если этот случай подстроен заранее. Поэтому Долорес все же встретилась с Бартоломе внезапно.
Он шел быстро, не обращая внимания на прохожих. Сейчас это был просто доминиканский монах, строгий, суровый, сосредоточенный. Он прошел бы мимо, если бы Долорес, с содроганием сердца, не окликнула его:
— Святой отец!
Он не услышал.
И тогда Долорес позвала его по имени.
Он остановился, удивленно оглянувшись вокруг, как человек, возвратившийся к свету из глубокого подземелья своих мыслей.
— Святой отец, — смутившись, произнесла она, — ведь это вы заплатили наши долги, не правда ли?.. Спасибо вам…
— Мне это ничего не стоит, — перебил ее Бартоломе, — а святая церковь не обеднеет!
— Так это… церковные средства? — пролепетала она.
— Ах, какая разница?!
— Я так не хочу! — воскликнула Долорес. — Я не могу принимать деньги, которые принадлежат святой церкви!
— Э, брось! Во-первых, как мне помнится, лично тебе я ничего не предлагал. Во-вторых, по-твоему, будет лучше если эти средства проест брат Эстебан?
Глаза Долорес странно блеснули. Она отвела взгляд. «Боже мой, да ведь она готова расплакаться! — спохватился Бартоломе. — Как я мог быть так груб!»
— Прости, маленькая моя, я не хотел тебя обидеть… Я…
Теперь она пристально, вопросительно посмотрела ему в глаза.
— Что случилось? — спросила она.
Как всегда, Долорес угадала его настроение, непостижимым образом уловила его тревогу.
— Я знаю, — продолжала она, не дожидаясь ответа. — Еще одно убийство, не правда ли?
— Да, — кивнул он.
— Все вокруг только об этом и говорят. Дона Диего все так любили. Им восхищались. Наверно, в городе не нашлось бы ни одного кабальеро, который не пытался бы ему подражать, ни одной девушки, которая не была бы в него влюблена…
— Ты тоже? — Бартоломе попытался улыбнуться.
Она не ответила на насмешливый вопрос.
— Представляю, каково сейчас его близким, — вдруг сказала она. — Я бы сошла с ума, если б с моей мамой что-нибудь случилось… Каково же родителям потерять любимого сына!
— Я их видел, — вздохнул Бартоломе. — Я говорил с ними.
— Должно быть, это ужасно…
— Да, — согласился Бартоломе, — весь город напуган. Если еврея ненавидели, могильщика сторонились, то смерть дона Диего вызвала много слез.
— Святой отец, — тихо, но проникновенно произнесла она, — вспомните, неужели тех несчастных погибших стариков никто не оплакивал? Неужели не нашлось ни одной души, которая скорбела бы о них?!
Бартоломе невольно представил себе потрясенную Мерседес, Херонимо, оставшегося, должно быть, без единственной поддержки, страшную одинокую еврейку…
— Они тоже были людьми, Бартоломе! Они тоже хотели жить! И, быть может, их грехи не перевесят чашу их страданий…
— В этом вопросе я не судья, — отозвался он.
— Но здесь, на земле, разве не вы призваны восстановить справедливость, покарать виновного и оправдать безвинного?! Разве не вы призваны бороться с дьяволом?!
И вдруг ее голос зазвучал звонко, взволнованно, страстно:
— Остановите его, Бартоломе! Ведь вы можете!..
— Ты так думаешь? — горько усмехнулся он.
— Я уверена! Бартоломе, вы — самый умный, самый отважный и самый великодушный человек, которого я знала! И я… я горжусь вами!
Наверное, никогда Бартоломе не испытывал враз такую сильную радость и такое сильное страдание. Он добился своего, он завоевал ее сердце. Отчего же он не спешил закрепить достигнутый успех, окончательно вскружить ей голову и пообещать ей все, чего бы она не пожелала? И разве прежде он хоть мгновение раздумывал бы, воспользоваться ли ему простодушием какой-то девчонки? Но… разве соответствовал он тому образу, которое создало ее воображение? И он не смог покривить душой ради удовлетворения собственной прихоти.
— Долорес, — тихо сказал он, — я хотел бы, чтобы все было именно так, как ты говоришь! Чего бы я только не дал, чтобы все было именно так! Как бы я хотел пообещать тебе восстановление справедливости и торжество истины! И ты не представляешь себе, как я благодарен тебе и за добрые слова, и… просто за то, что ты есть! Но… но я ничего не могу сделать! Обстоятельства сильнее меня, Долорес!
И тогда она произнесла слова, которых он так давно добивался:
— Я в вас верю!
Он сделал шаг ей навстречу, протянул руки, но тотчас замер. Как было бы нелепо, если б монах при всех стал бы обнимать девушку! Быть может, десятки любопытных глаз были сейчас устремлены на них. Быть может, десятки ушей подслушивали, о чем они говорят. У него хватило благоразумия сдержаться.
Впрочем, на взгляд окрестных зевак, не произошло ничего интересного. Какая-то девушка остановила монаха из ордена доминиканцев, что-то взволнованно прошептала ему. Должно быть, исповедовалась. Монах что-то ответил ей, видимо, отпустил грехи. А потом каждый пошел своей дорогой.
* * *
Со дня нападения на инквизитора Антонио Диас был заперт в одной из комнат в доме Бартоломе. Санчо ухаживал за раненым с терпением и усердием настоящей сиделки, но ни разу не забыл, уходя, дважды повернуть ключ в замке. Вместо благодарности пленный контрабандист осыпал Санчо площадной бранью.
Вошедшего инквизитора раненый также встретил отборными проклятиями. Он полулежал, откинувшись на подушки, и сквозь белое полотно повязки на его плече проступали кровавые пятна.
— Ты опять вел себя неспокойно, — пожурил его Бартоломе, — и у тебя опять открылось кровотечение. Если ты так будешь себя вести, твои силы еще долго не восстановятся. Ну, что ты опять хотел сделать? Выпрыгнуть из окна? Оно снаружи заперто ставнями. Или пытался разнести дверь? Как видно, также безуспешно.
— Чертов монах, дьявольское отродье! — ответил ему контрабандист. — Долго ты еще намерен держать меня тут? Я кто? Арестант? Пленник? И что тебе от меня надо, в конце концов?! Ну, подойди сюда! Я задушу тебя своими собственными руками!
— У тебя сил не хватит, — возразил Бартоломе. — И постыдился бы распускать язык, сын мой. Где ты находишься? В моем доме, на мягкой постели, в безопасности и почти в целости. А отнюдь не в тюремной камере, где тебе пришлось бы с крысами делить охапку соломы. У меня достаточно доказательств, чтобы засадить тебя за решетку на всю оставшуюся жизнь. Кто ты такой? Пират и контрабандист. А если бы мне пришло в голову, ты превратился бы в еретика, в колдуна, да хоть в самого черта!
— Лучше сидеть в тюрьме, чем у тебя под замком, мерзавец!
— Не говори о том, чего не знаешь! — отрезал Бартоломе. — Я видел, как самые сильные мужчины за несколько дней превращались в немощных, дряхлых стариков. Я слышал, как самые стойкие молили о пощаде, проливая слезы. Поверь мне, сын мой, тюрьма — не самое лучшее место для такого вольного ветра, как ты.
— Вероятно, все эти ужасы, которые вы мне только что описали, происходили не без твоей помощи, — едко заметил Антонио.
— Я думаю, сын мой, тебе незачем изображать невинного агнца и порицать других. В конце концов, ты покушался на мою жизнь, разве не так? Согласись, у меня было полное право разделаться с тобой. Я мог бы убить тебя там же, на улице. Мог бросить тебя, раненого, и стражники утащили бы тебя в эту же самую тюрьму или добил бы первый же встречный бродяга.
— Хватит, я уже понял! — злобно рассмеялся Диас. — Ты мог убить меня сам, мог предоставить это ночным грабителям, мог запытать меня до смерти, мог сгноить в тюрьме. А поскольку ты ничего этого не сделал, а просто запер меня здесь, то я, очевидно, до гроба должен испытывать к тебе благодарность.
— Дурень, — вздохнул Бартоломе. — Я приказал следить за тобой, но ты решил, что проще меня прикончить, чем жить под надзором. Но я не стал бы губить твою жизнь из-за скряги-еврея и сумасшедшего могильщика.
— Я не убивал ни того, ни другого!
— Знаю, — тихо сказал Бартоломе. — Теперь я это знаю.
Диас уставился на него с немым удивлением. Бартоломе присел на краешек кровати у изголовья больного, не опасаясь, что контрабандист исполнит свою угрозу и действительно попытается его задушить.
— Выслушай меня, сын мой, — мягко произнес он. — В жизни каждого человека бывают ошибки. Это естественно. Иногда их можно исправить, иногда они влекут за собой гибельные последствия. К счастью, в твоем случае ничего непоправимого не произошло. Но я действительно виноват перед тобой, мой мальчик. Я и в самом деле подумал, что преступник — это ты. Тем более, что твое поведение подтверждало мои догадки. Но… позапрошлой ночью случилось еще одно убийство.
