кромешной тьме летней ночи. По голосам трудно узнать, кто говорит, кто молчит из работных.
— Какая полночь, коли со смены только идем!
— Штраф-то по несправедливости наложили.
— С работ посбегаем, ваше благородие, ежели штраф не снимут!
— Угрожать, мерзавцы! Все у меня в ответе будете! Гнать их под конвоем на гауптвахту. Завтра посветлу разберемся.
Солдаты зажали работных в плотное кольцо, повели в крепость.
Ни свет ни заря управляющий прибежал на гауптвахту. Помещение битком набито.
— Отчего так много?
— Половина только, ваше благородие. Остальным удалось нырнуть в темноту по пути сюда, — ответствовал страж.
Опаленные вспышкой гнева губы управляющего запрыгали. Шуточное ли дело — держать в праздном безделье три десятка работных. Прямой ущерб рудной добыче, которого не простит высшее начальство. Управляющий настрого приказал:
— Сих ослушников и смутьянов послать в самые глубокие подземные работы. Требовать с них наивысший урок. Пять суток не выпускать наружу.
В затхлом подземелье от изнурительной работы провинившихся пробивал обильный клейкий пот. Рубахи, что прилипчивые пластыри, от спины не отдерешь. Сон не исцелял от усталости. На жесткой каменистой постели тело не отдыхало, а наливалось тупой, саднящей болью. Работные кляли управляющего, как только умели.
— Удружил, язва, в каменный мешок посадил и горловину натуго завязал!
— Его самого сюда бы, ирода проклятого!
— Чтобы толстым задом ступеньки на шахтной лесенке пересчитал!..
Управляющего поджидала непредвиденная неприятность. У его дома после смены работных стоял вооруженный часовой. Какой-то человек однажды вручил ему маленькую бумажку-завитушку.
— Для управляющего-то! Если не спит, пусть не погнушается прочесть, а если спит, то завтра утром…
Человек исчез в темноте.
«Если ты, кровопивец, не перестанешь нас утеснять, мы из тебя всем скопом выпустим кровушку до капельки. Мотай на ус, господин управляющий. А пока до встречи, всего добрейшего…»
Прочитал такое управляющий и в страшном потрясении потребовал ротного командира.
— Все ли ослушники безвылазно сидят в подземелье?
— Все, господин управляющий! Ни один не выходил оттуда.
Позвали часового. Усатый. Бородища — как ковыльный веник. Четвертый десяток лет на солдатской службе разменял.
— Так-то несешь службу! Записка в руках, а разбойник в облаках? Кто подал записку?
— Темно было, ваше благородие, так что обличья человека не усмотрел. А вот голос хорошо запомнил. Знакомый вроде даже…
Грамотных работных на руднике по пальцам перечтешь. Управляющий каждого в отдельности вытягивал грамотеев в рудничную контору. В допросах тянул волынку, то кричал до хрипоты, грозил, то пел медовые речи. И все затем, чтобы услышать голоса опрашиваемых на самых разных тонах.
За последним работным гулко захлопнулась дверь. Из шкафа вышел бывалый солдат. Управляющий спросил:
— Ну, который же из них?
— Коий перед последним был, у него голос схож с тем, что слышал я вечером.
— Так, так… — управляющий пробежал по исписанному листу бумаги и раздраженно крикнул: — Опять тот же Соленый! А ну позвать его!
Перед носом Соленого управляющий помахал подметным письмишком, в упор спросил:
— Ты писал?
— Не могу знать, о чем говоришь, ваше благородие.
— Не можешь! Тогда слушай.
Прослушал Соленый, пожал недоуменно плечами.
— Такого никогда не писывал. Да и почерк, как видно, не мой.
— А мы сейчас проверим, твой ли. А ну, садись пиши!
Послышался скрип. За гусиным пером потянулись цепочки ровных букв с жирными, красивыми росчерками.
— Правильно. Не ты писал подметное письмо, — сказал управляющий. — А теперь возьми перо в левую руку…
— Зачем же? Чай не левша. Левой-то рукой и единой буквы не нацарапаю.
— Приказываю, значит, исполняй. А ну пиши!
«Все равно заставит писать. Буду упорствовать, чего доброго, еще сильнее заподозрит», — подумал Соленый, медленно и уверенно принялся выводить корявые, падающие буквы.
— Все! Хватит! Истинно не ты писал. Можешь идти…
Канцелярский писец легко улавливал сходство почерков по признакам, незаметным для неискушенного глаза. Характер и душу человека умел отгадывать чернильный чародей по мертвым буквам. Он долго вглядывался в подметное письмо и в то, которое нацарапал по приказу управляющего Соленый. И заключил:
— Оба писаны одним человеком…
— По чему узнал?
— Сходственны в буквах хвостики и закругления. В одной записке буквы выведены ровными линиями, в другой — волнистыми. Только и разницы.
— Пиши заключение, — приказал управляющий.
Ровно через час писец принес два листа бисерных строк. Управляющий не скрывал восхищения.
* * *
За год Змеева гора изрыгала из утробы сотни тысяч пудов богатых руд. От добычи руды до выплавки металлов длинная дорожка. За это время сотни человеческих рук прикасались к руде, отдавали ей силу и тепло. Поднятые наверх руды поступали в специальные сараи — неуклюжие и приземистые строения. Под толстым слоем рудной пыли сараи походили на черные гробы. В иных местах с целью экономии строили простые навесы. В них, особенно в непогодь, гуляли злые, губительные сквозняки.
В летние месяцы в сараях и навесах закипала жаркая работа. По приказу Канцелярии Колывано-Воскресенского горного начальства на рудник съезжались со всей округи малолеты, сыновья приписных крестьян и работных людей. Приезжие малолеты жили в казармах.
Подростков давили непосильными работами, жесткими порядками. Их разбивали на рабочие команды во главе с «дядьками» — отставными солдатами или нарядчиками.
…Гулкая барабанная россыпь потрясла казарму. Сквозь слюдяные оконца еле пробивался рассвет. Какая-то минута, и в казарме как не бывало молчаливой ребячьей суеты.
К ровным, застывшим в оцепенении, шеренгам малолетов не придраться самому взыскательному взгляду. Но дядька Кузьмич, старый служака, в прошлом ефрейтор, перед утренней раскомандировкой для порядка устроил шумный нагоняй малолетам, будто перед ним стояли солдаты, уличенные в нерадении к службе.
— Ноги, ноги в линию! Бодрей держать головы! Руки, руки-то куды суешь, болван! Кто там носом шмыгает? — Кузьмич играл властным голосом и заодно не скупился на щелчки. На лбах малолетов наливались густые синяки.
— Слушай меня! До полудни робить без роздыху, — с внушительной расстановкой сказал Кузьмич и зачастил заученное много лет назад: — Робить без лености, с надлежащим радением, дабы не последовало ущерба интересам ея императорского величества, самодержицы, заступницы и спасительницы нашей. За ослушание и леность с каждого взыщется по достоинству…
Руды, которые не вмещались в сараи и навесы, ссыпали в кучи прямо под открытым небом. Их в первую очередь и разбирали малолеты — отбрасывали пустую породу, потом сортировали по величине кусков.
Кузьмич залез на вершинку рудной кучи, сдернул с головы видавший виды солдатский картуз. Троекратный крест дядьки означал сигнал к началу работ. Шеренги поломались.
Все круче и выше на небосклон карабкалось жаркое солнце. Руда накалялась, обжигала, больно, до крови кусала руки острыми изломами. От усталости покачивало ребят. Беспорядочнее и реже становилось сочное цоканье рудных камней.
Одиннадцатилетний Мишка
