— Позже, — сказал он, проходя в гостиную. — Приготовь мне пока ванну.
— Ой, а что ж вы раньше-то не предупредили! — всполошилась Раиса. — Я б давным-давно затопила. Вы ж ее знаете, эту заразу, — чисто паровоз! Часа полтора дожидаться, не меньше.
Среди многих неудобств наркоматского дома было и то, что водогрейные колонки топились по-старому, дровами, тогда как повсюду на кухни уже был подведен новомодный газ. Поэтому посещение ванной превращалось в целый ритуал.
— Я подожду, — он отодвинул штору и приоткрыл окно, впуская воздух. Раиса еще была здесь, и Вячеслав Карлович вдруг спросил: — Так в котором часу, говоришь, ушла Юлия Дмитриевна?
— В начале первого. Я как раз с рынка прибежала. Зелень там, то-се… Что-нибудь не так? — в голосе девушки прозвучала растерянность.
— Занимайся делом, — сказал он. — К тебе претензий нет.
Как только домработница скрылась, Вячеслав Карлович толкнул дверь в комнату жены.
Судя по всему, Юлия собиралась в спешке. Дверца шкафа осталась приоткрытой, несколько женских мелочей разбросаны в беспорядке. Сильно пахло ее духами — разлила или оставила флакон на туалетном столике открытым. И новшество: на стене, там, куда по утрам падал луч солнца, висела небольшая картина в глухой темной раме. Издали она казалась на табачного цвета обоях неопрятным пятном.
Он пересек комнату, бесшумно ступая по ковровой дорожке, вгляделся и непроизвольно сжал кулаки. Из рамы на него уставились исподлобья четыре коленопреклоненных, закутанных в пурпурную ткань фигуры. Острые складки длинных одеяний скрывали очертания тел, оставляя видимыми только лица. Слепые, как безответный упрек. Всего два цвета — пурпур и сажа. Отчетливая подпись: «Чаргар», и дата — 1929.
Он знал, кто стоит за этим псевдонимом. А появление картины в спальне Юлии означало, что в его отсутствие она встречалась с Казимиром Валером или его женой. И не сочла необходимым скрыть это, иначе картина не висела бы так демонстративно.
Значит, Ягодный все-таки что-то прошляпил и темнил, выкручиваясь. Лгала и Юлия. Она нарушила не только те правила, что были установлены им, но и те, которые скрытно существовали под поверхностью их отношений.
История с картиной, однако, подождет. Сейчас она интересовала его меньше всего. Вячеслав Карлович доподлинно знал, что среди старых писем и нот жена прячет несколько семейных фотографий, среди которых есть и такие, где снят ее брат. До возвращения Юлии их необходимо найти и уничтожить.
Он еще раз осмотрелся; в комнате, обставленной угрюмой дубовой мебелью, практически невозможно что-либо по-настоящему спрятать: все на виду. С точки зрения стандартной процедуры обыска потребуется не больше десяти минут.
Так и вышло. Начал он с нижних полок гардероба, где лежали стопки белья, перешел к книжному шкафу, перетряхнув те тома, которые, как казалось, брали в руки чаще других, и закончил маленьким письменным столом жены. Пока он один за другим прощупывал чуткими пальцами рассыпающиеся конверты на предмет посторонних вложений, четверка со стены пристально наблюдала за ним, раздражая и мешая сосредоточиться.
Фотографии обнаружились на дне нижнего ящика. Три семейных — полный сбор, сняты в ателье Ихельзона, 1918. Юлии на них лет шесть, она в коротком светлом платьице и высоких шнурованных ботиночках, сестра стоит рядом. Брату — семнадцать, он еще в гимназической форме, с темным пушком над верхней губой. Отдельно — родители, любительское фото «лейкой». Рубчинский-младший в «мазепинке» со старшинскими знаками различия — теперь уже не дознаться, как его занесло в Харбин вместо Праги или Вены. София с мужем и ребенком… Все.
Он быстро отобрал то, что безоговорочно подлежало сожжению, и навел порядок в столе. Уже уходя, вернулся от двери, чтобы закрыть пробкой флакон «Коти», подаренных Юлии сестрой, и попутно заглянул в плоский выдвижной ящик туалетного столика, который упустил из виду, обыскивая комнату. Из-под россыпи пустых жестянок от кольдкрема «ТэЖэ», катушек с нитками и патронов губной помады выглядывал уголок синей ученической тетради.
Вячеслав Карлович извлек ее и бегло перелистал. Первые восемь страниц были исписаны химическим карандашом почерком жены — ясным, округлым, с едва заметным наклоном влево. Он поднес тетрадь ближе к свету, пробежал несколько строк наверху пятой страницы, споткнулся о фамилию «Акулов» и, уже предчувствуя недоброе, перепрыгнул на четвертую.
«…За достоверность того, что я тебе сейчас сообщу, ручаюсь. Моим людям удалось найти в Тифлисе первое полицейское описание его особых примет, сделанное в 1902 году, и розыскной циркуляр от 1904 года. В них большие расхождения с позднейшими, и ни в одном не упоминается врожденный дефект левой руки. Однако спустя пять лет дефект уже существует, зато секретный сотрудник Бакинского охранного отделения, некто Коберидзе, отказался опознать в предъявленном ему Иосифе Джугашвили того Джугашвили, которого он видел в 1903 году в Кутаисской тюрьме…»
Он зажмурился, не поверив глазам, но и под веками было так, будто в лицо ему внезапно ударил ослепительный луч дымящегося синего света. Единственное, о чем Вячеслав Карлович сейчас молил неизвестно кого, — чтобы эта тетрадь немедленно исчезла и само воспоминание о ней стерлось в его мозгу. Однако даже с закрытыми глазами он продолжал ощущать ее вес, шероховатую, слегка смятую бумагу обложки, и от этой реальности некуда было деваться: на восьми страницах был дословно записан его разговор с председателем ОГПУ Иваном Акуловым. Тот самый, что состоялся несколько недель назад в Москве, в секретной комнате при Зеленом зале в здании на Лубянке.
Провокация?!
Он опустился на жесткую кушетку рядом с туалетным столиком и торопливо проглотил все — от первого до последнего слова. И только после этого осознал, что у него в руках. Никакой сотрудник-слухач, владеющий стенографией, не смог бы воспроизвести с такой точностью то, что творилось у него в голове до и после заседания коллегии. Этого просто не могло быть.
Мокрые ладони прилипали к холодной коричневой коже кушетки. Непостижимо. И непостижимо вдвойне, что это оказалось в руках у Юлии, хуже того — переписано ее почерком.
От напряжения ему стало казаться, что мозг шевелится, как клубок растревоженных червей. Нестерпимый зуд в черепе, и никаких логических объяснений. Ни единого проблеска. Когда-то он считался спецом по конструированию версий и поискам доказательств, но сейчас логика не годилась. На мгновение Вячеславу Карловичу почудилось, что рассудок бесповоротно изменяет ему, и тогда снизу, от паха, пополз к сердцу едкий, как горчичный газ, страх.
Единственное, что оставалось в этих обстоятельствах, — действовать.
Он принудил себя встать и покинуть комнату жены, прихватив тетрадь и фотографии. У себя в кабинете он первым делом отпер особым ключом дверцу небольшого несгораемого шкафа, торопливо извлек оттуда несколько документов, а с ними и пухлый скоросшиватель. Покосился на телефонный аппарат, от которого исходила явственная угроза, и перешел к картотеке. Выдернул из ящика десятка два твердых желтоватых карточек, заполненных красными чернилами, и присоединил к документам.
Завернув все во вчерашний номер «Правды», Вячеслав Карлович бросил сверток на письменный стол, пересек гостиную и остановился в коридоре перед приоткрытой дверью ванной. Колонка глухо гудела, припахивало дымком. В освещенной щели двигался плотный ситцевый круп Раисы, склонившейся над ящиком, доверху набитым аккуратно наколотыми буковыми чурбачками — ими снабжал жильцов литерного дома дворник.
— Хватит, — произнес он, приоткрыв дверь, — заканчивай…
— Так, Вячеслав Карлович, она ж только-только… — домработница удивленно повернула к нему распаренное щекастое лицо, отводя со лба мокрую прядь.
— Довольно, я сказал. Иди займись своими делами.
Балий вернулся в кабинет, сбросил пиджак, рывком освободился от удавки галстука и, пряча сверток за спиной, проскользнул в ванную и мгновенно заперся. Отвернув кран колонки, пустил шумную струю тепловатой воды, сел на корточки и короткой кочережкой подцепил дверцу топки. Оттуда ударило плотным жаром.
Морщась и отворачиваясь, Вячеслав Карлович развернул газету и один за другим отправил в огонь документы и фотографии. Помедлил, глядя на тетрадь, вырвал из середины один листок, сложил ввосьмеро и затолкал в часовой кармашек брюк. После чего и тетрадь проследовала в топку.
Когда бумага сгорела полностью, он пустил в ход кочережку, чтобы измельчить пепел, поверх набросал чурбачков и звонко захлопнул чугунную дверцу.
Набралась едва половина ванны, когда Вячеслав Карлович поспешно разделся и погрузил свое занемевшее, будто полностью отсиженное, тело в медленно согревающуюся воду. Загустевшая кровь начала осторожными уколами пробивать дорогу в сосудах.
