Он давно научился прислушиваться к внутреннему голосу, и сейчас этот голос, поколебавшись, осторожно сообщил: это еще не конец.
К моменту возвращения жены удалось окончательно взять себя в руки и выстроить линию поведения. В сложившейся ситуации ему требовалось одно — последняя, все объясняющая правда. И он знал, как до нее добраться, если таковая в принципе существует.
Звонок в дверь застал Балия в кабинете. Раиса, гремевшая посудой в кухне, побежала открывать. Из прихожей вперебивку донеслись голоса обеих женщин: быстрый, горохом, суржик домработницы и спокойный, вопросительно звучащий — Юлии.
Когда он вышел в прихожую, жена сидела на низкой скамеечке, только что освободившись от тесных туфель-лодочек на непривычно высоком каблуке, и морщась растирала щиколотки. При виде мужа она подняла голову и улыбнулась.
— Здравствуй, Юлия, — проговорил он. — Когда закончишь, зайди ко мне в кабинет. Нам необходимо поговорить.
Сказано было так, что Раиса, все еще топтавшаяся в прихожей, юркнула в кухню и закрылась. Жена взглянула с удивлением.
Вячеслав Карлович вернулся к себе. Когда она вошла, муж стоял посреди кабинета, запустив большой палец в часовой карман, где лежал туго свернутый тетрадный листок. Юлию поразила его бледность: лицо словно присыпано сухой землей.
— Ты нарушила обещание, — глядя в угол, начал он. — Ты ведь не будешь отрицать, что определенно обещала мне не ночевать у родителей в мое отсутствие?
Юлия молчала.
— Потом эта мазня на стене в твоей спальне. Откуда она взялась? Еще меня интересует особа, с которой ты разговаривала в театре. Кто это? Отвечай, Юлия!
— Значит, ты все-таки следишь за мной… — почти не разжимая губ, проговорила она. — Я, конечно, догадывалась. Возможности у тебя для этого дай бог. И чего же ты хочешь добиться?
— Я, кажется, задал вопрос.
— Особа эта, как ты выражаешься, — знакомая Вероники Филиппенко, танцовщица. Мы с ней обменялись всего несколькими словами.
— О чем?
— Еще об одном общем знакомом. Он преподавал по классу фортепиано в музыкальной школе. Умер несколько лет назад. О доме Филиппенко — он ей понравился. Это все. Что касается картины, то я заранее договорилась с автором. В тот вечер, когда ты ждал меня в машине. Вчера мне ее доставили. В театре я, как ты, вероятно, тоже знаешь, видела Валера и поблагодарила его.
— Ты лжешь, Юлия! Никто не доставлял сюда никакой картины. И не пытайся возражать. Я проверил: сегодня рано утром ты вернулась домой, имея при себе сверток, в точности соответствующий размерам этого «шедевра». Охрана врать не станет. Ты встречалась с художником?
— Какая тебе разница? — пожала плечами Юлия. — Разве это так важно?
— Встречалась или нет? Отвечай!
Какая удача, пронеслось у нее в голове, что папок Хорунжего больше нет в ненадежном тайнике за ковром, а письмо брата уничтожено. И сексоты мужа, похоже, прозевали ее ночной побег из родительского дома. Иначе вопросов бы не было.
— Нет, — сказала она. — Не встречалась. С какой стати?
Вячеслав Карлович отвернулся, прикуривая, но Юлия успела заметить, что пальцы у него подрагивают. Он с шумом выпустил дым и погасил папиросу в горшке с фуксией на подоконнике, чего никогда не делал. Рука на мгновение повисла в воздухе, а затем снова потянулась к поясу брюк. Два пальца скользнули в часовой кармашек и вернулись с клочком бумаги.
— А это? — осторожно, словно пробуя почву под ногами, спросил муж. — Откуда это у тебя?
— Что? — удивилась Юлия.
— Ты знаешь, — он протянул ей исписанный тетрадный листок и повторил: — Отлично знаешь.
Юлия мельком взглянула и сразу же отвела глаза. Внутри все мгновенно затвердело, будто скованное морозом.
Те самые несколько страниц из рукописи Хорунжего, которые она решилась переписать. Потрясшие ее до глубины души непостижимым, почти потусторонним сходством мужа с неизвестным, обозначенным литерой «Б.», с его словечками и повадками. Откуда было Хорунжему знать? И эти странные и страшные вещи о вождях, безусловно опасные… Непростительная глупость — как она могла оставить тетрадь в ящике туалетного столика!..
— Я не понимаю, о чем ты говоришь?
Ей ли было не знать, что запираться бессмысленно, но нужно было выиграть время, какие-то мгновения, чтобы хоть немного собраться с мыслями. Даже если бы она могла сказать все как есть, Балий не поверит. Потому что правда абсолютно неправдоподобна.
— Позволь взглянуть! — наконец проговорила она.
Вячеслав Карлович протянул линованный листок со следами сгибов, случайно коснувшись ее руки своей — холодной и влажной.
— Ах, вот ты о чем!.. — она произнесла это насколько смогла небрежно, трогая занывший от напряжения висок. — Это давняя история. Года четыре назад мне принесли одну рукопись…
— Чью рукопись?
— Мне не сказали. Она ходила по рукам без подписи.
— Кто принес?
— Я не помню. Кто-то из знакомых. Прошло столько времени…
Юлия внезапно умолкла. Вячеслав Карлович смотрел на нее с ледяным любопытством. Потом прошел к двери кабинета, захлопнул ее, прислушался и вернулся, бесшумно ступая по толстому ковру.
— Знаешь, что я сделаю, если ты немедленно не скажешь, откуда это у тебя? — остановившись вплотную, спросил он. — Я тебя уничтожу. Но не сразу, не надейся. Сначала отдам операм, а потом уголовникам в камере. Твоя сестра пойдет в лагерь, а ее сын — в детприемник, дальше — в колонию. О родителях даже не говорю. Ты этого хочешь?
Получилось просто и искренне. Без лишних эффектов.
Юлия повела плечами. Губы ее дрогнули.
Он выждал секунду, чтобы дать ей время на ответ, а затем наотмашь ударил по мгновенно осунувшемуся, исполненному презрения лицу. Она отшатнулась. Синие глаза смотрели на него с таким вызовом и так потемнели, что стали почти черными. В них что-то колыхалось — и он сразу угадал что: то же самое, что вспыхнуло в глазах ее брата, когда тот бросил с насмешкой: «Говно эта ваша агентура…»
Но удовлетворения не было: он словно ударил по дереву. Руке больно, но легче не стало, и ответа все равно не добиться. Тогда он схватил жену за волосы, чтобы удержать ее на месте, но Юлия изогнулась, стараясь вывернуться, и его охватила слепая ярость. Он рванул ее за руку, и она, оступившись, упала на диван, отозвавшийся всеми пружинами.
Вячеслав Карлович метнулся к ней, задыхаясь от запаха духов, схватил легкое тело, перевернул и перебросил лицом вниз через диванный валик. Густые волосы Юлии рассыпались. С треском лопнул во всю длину легкий шелк платья, когда он навалился сверху, выворачивая ее руку за спину, уже буквально на грани острого и болезненного, как удар сапогом в пах, разрешения.
Когда все было кончено, он обессилено перевалился на спину и уставился на лепной карниз потолка, в орнаменте которого чередовались пятиконечные звезды и колосья. Внутри ненадолго образовалась пустота.
Юлия медленно поднялась, запахивая порванное платье. Босиком прошла к письменному столу, что-то поискала и чиркнула спичкой. Вячеслав Карлович с трудом заставил себя оторвать взгляд от карниза: в руках у жены пылал тетрадный листок. Она дала бумаге догореть до самых ногтей, помедлила и растерла пепел между ладонями. Потом повернулась и пошла из кабинета.
В дверях она остановилась.
— Я знаю, когда ты умрешь, — глухо проговорила Юлия, не оборачиваясь к мужу. Вячеслав Карлович дернулся, как от удара током. — И как. Поэтому смогу выдержать все.
В кабинете Смальцуги было так накурено, что даже сквознячок, который Назар Лукич организовал, распахнув настежь двери и окно, выходившее во двор, — не давал дышать полной грудью. После совещания все разошлись, остался один Шуст. Утро стояло безветренное, хрустальное, в кустах под окном безумствовали воробьи.
— От клята гидота, але ж нема снаги кинути! — Смальцуга раздраженно оттолкнул только что опустошенную хрустальную пепельницу.
— Принес?
— А как же, Назар Лукич, — некурящий Шуст брезгливо покосился на зловонную корзину для бумаг, куда отправилось содержимое пепельницы, извлек из портфеля папку с рукописью и выложил на край стола. — Работенка оказалась та еще, пришлось попотеть.
— Надо, Ваня. Партия велела. Тебе зачтется.
— Взглянете?
— Потом подаришь. С автографом, — добродушно пробасил Смальцуга, притянул к себе папку, развязал разлохмаченные по концам тесемки и взялся за красно-синий химический карандаш. — Ат, лярва, сломался… Подай другой… «Штрихи к политическому портрету Игоря Богдановича Шумного»… Штрихи, говоришь? Добро, визирую.
— Где печатать будем? — деловито поинтересовался Шуст. — Хотелось бы побыстрее бумажки подписать, чтоб, сами понимаете, Назар Лукич, авансик…
