Перелом наступил неожиданно.
В один из дней декабря (заканчивался предпоследний год его трибунства) к пристани родосского порта причалил корабль. Это время года было опасным для плавания — море в декабре неспокойное, и навигация практически прекращается до весны. Но этот корабль был послан сюда со специальным поручением: он привез Тиберию письмо от матери. Риск, которому подвергли себя моряки, был ничто по сравнению с важностью сообщения, предназначавшегося для Тиберия. Письмо доставил на виллу сам хозяин корабля.
На этот раз мать писала напрямую, обходясь без намеков. Ливия сообщала Тиберию, что в их жизни наступает решительный этап, и если сын станет слушаться советов матери безоговорочно, то вскоре он вернется в Рим, получив значительный взлет в карьере и политическом положении. Дело в том, что Тиберий был уже два месяца свободен от брачных уз: Август от своего имени предоставил ему развод с Юлией. Более того — причиной развода стала не та неприязнь, которую Август традиционно испытывал к пасынку, а поведение самой Юлии.
Ливия писала без обиняков, что это она устроила сама. В последнее время стареющая Юлия отличалась какой-то уж особенной разнузданностью в своих похождениях. Она устраивала свои оргии не только у себя в доме, но и на римских площадях — ночью, при свете факелов (Тиберий, читая долгое описание безобразий, творимых Юлией, только вздохнул и пожал плечами). Ливия решила нанести невестке гораздо больший удар, чем нанесла бы, обратившись с жалобами к Августу сама, — она догадалась науськать на Юлию ее детей, Гая и Луция. Надо сказать, что тем было мало дела до того, с кем их матушка тешит свою плоть: в свои годы оба юноши успели набраться всякого — и циничного отношения к этой сфере жизни в том числе. Ливии пришлось долго внушать молодым засранцам, что Юлия позорит не только себя, своего несчастного супруга, ее, Ливию, Августа и его внуков — она позорит самих Гая и Луция, чего им как наследникам престола никак нельзя терпеть. И она добилась своего! Гай и Луций явились к Августу и возмущенно ему рассказали о проделках матери.
Август был потрясен — он на самом деле не знал ничего (Ливия до поры оберегала его от такой информации). Как же так? Его доченька, его золотоволосая Юлилла? А он-то считал ее едва ли не образцом римлянки, терпеливо переносящей плохое отношение со стороны своего негодяя мужа. Более того, Август в разговорах с друзьями часто приводил Юлию в пример, когда слышал от них сетования по поводу падения нравов среди женщин, и замужних жен в частности. Какой позор, какой невиданный стыд! Ливия сообщала, что, узнав обо всем, Август закрылся у себя в спальне и несколько дней никого к себе не допускал, даже ее, Ливию, и не принимал пищи. Выйдя на пятые сутки из спальни, постаревший, с покрасневшими глазами, он объявил, что дает Тиберию свободу от брака с Юлией, а ее саму ссылает на какой-нибудь остров. Что и было сделано стараниями Ливии в два дня.
Юлию увезли на крошечный островок, носящий название Пандатерия. Это была, в общем, просто груда камней, торчащая из моря, — самая глухая и безнадежная дыра, которую Ливия могла выбрать. Август не захотел даже знать, куда Юлию сослали, и запретил впредь говорить ему о дочери. Он вычеркнул ее из своей жизни.
(Кстати, Ливия писала, что вместе с Юлией на унылый остров отправилась в добровольное изгнание ее мать, бывшая жена Августа — Скрибония. Ливия сообщала об этом просто как о факте, едва заслуживающем упоминания, но Тиберий знал и чувствовал, что мать довольна. В свое время она нанесла Скрибонии жестокую обиду, отбив у нее Августа. Но удалить Скрибонию из Рима она не могла — это было бы слишком вызывающе, так как у бедной женщины, у которой Август, кстати, еще и отнял дочь, не было перед бывшим мужем никакой вины, кроме той, что Скрибония была старше Августа на несколько лет. И хотя брошенная Скрибония жила в Риме тихо и незаметно, Ливии само ее существование рядом не давало покоя. Теперь Скрибония, узнав о постигшей Юлию беде, пожелала разделить с ней ссылку. Впоследствии Тиберий узнал еще об одной иезуитской изощренности наказания — Ливия распорядилась, чтобы отряд охраны, посланный на Пандатерию, не сменялся: таким образом, солдаты, вынужденные жить месяц за месяцем в таком гиблом месте, станут вымещать свою злость на обеих несчастных пленницах, чем и ускорят их смерть.)
Ливия приказывала Тиберию незамедлительно обратиться к Августу с просьбой о возвращении. Настала пора внушить императору мысль, что именно развратная Юлия вынудила Тиберия в свое время бежать от нее. Август как раз сейчас находился в таком состоянии, что мог в это поверить.
Прочитав письмо матери, Тиберий словно прозрел. Он понял, что хочет вернуться в Рим. Даже перспектива встречи с Ливией не казалась ему теперь столь ужасной, как раньше. Мать была, без сомнения, на его стороне, а значит — он мог никого в Риме не бояться. Родос ему надоел.
Безобразия на вилле резко прекратились. Никаких гостей, никаких оргий. Тиберий снова стал добропорядочным гражданином и достойным представителем Рима. Он снова надел тогу и переселился в город.
Он написал ответ матери, где пообещал во всем ей подчиняться. К этому ответному письму он приложил, как и приказывала Ливия, послание к Августу. Он каялся перед императором, что, поддавшись слабости, бросил службу, но выражал надежду, что Август его поймет. Чтобы еще сильнее затронуть чувства Августа, Тиберий писал, что не держит зла на Юлию, прощает ей все обиды и, более того, оставляет несчастной женщине все подарки, которые ей когда-то дарил, то есть ради блага Юлии не пользуется законным правом обманутого мужа.
Ответ Тиберия отправился в Рим на том же самом корабле.
14
К сожалению, все получилось не совсем так, как предполагала Ливия. Прочитав письмо Тиберия, Август остался равнодушным. Более того, сказал даже, что в трагедии, произошедшей с его дочерью, Тиберий-то как раз больше всех и виноват. Ни для кого не секрет, что Юлия была им отвергнута, и возможно, ее развратное поведение — всего лишь безумная попытка Тиберию отомстить. И как Ливия ни старалась, он не хотел смягчаться. Обычно податливый в руках жены, как кусок глины в руках гончара, Август в некоторых вопросах приобретал твердость алмаза. Переубедить его было невозможно. Возвращение Тиберия откладывалось на неопределенный срок.
Тем временем трибунские полномочия Тиберия истекли.
Приходилось кусать локти от бессильной злобы — но на кого было злиться, как не на самого себя? О, если бы он мог вернуться на несколько лет назад!
Об окончании срока своего трибунства Тиберию пришлось объявить официально — в присутствии нового архонта и прочих представителей власти. С этого момента он снова становился никем, теряя неприкосновенность личности. Его положение усугублялось тем, что многие на острове, если не все, были резко настроены против него. Некоторое время островные власти еще выжидали — не придет ли из Рима известия о продлении трибунских полномочий Тиберия Клавдия или о придании его пребыванию на острове какого-нибудь официального статуса, вроде посланника Августа на Родосе. Но никаких указаний из Рима так и не пришло.
Наоборот — стали доноситься слухи, что император Август окончательно лишил его своего расположения и покровительства. Тиберий не был объявлен вне закона — чего не было, того не было, но как бы подразумевалось, что закон его не очень-то будет защищать. Доказательством опалы явилось то, что римское посольство, направляющееся в Египет и сделавшее остановку на Родосе, не выразило никакого желания навестить Тиберия, и отказалось встретиться с ним, когда он сам попросил о встрече. Как известно, у чиновников острее других развит нюх, и им не надо прямых распоряжений, если в воздухе вьются флюиды императорского недовольства. Почему же провинциальным чиновникам с острова Родос не последовать примеру своих римских коллег?
Единственный знак внимания, оказанный посольством Тиберию, заключался в том, что посольство отозвало со службы бывшему трибуну взвод дикторской стражи. Все солдаты к этому времени уже успели хорошо устроиться, прижились возле своих женщин и даже произвели на свет в общей сложности больше десятка детей — коренных островитян. Но дисциплина есть дисциплина, никто из солдат, включая сержанта, не выслужил еще полностью шестнадцати лет, и вздумай кто-нибудь из них отказаться от дальнейшего прохождения службы — вот он-то был бы объявлен государственным преступником. Поэтому всем десятерым пришлось достать из сундуков военную форму и, надев ее, распрощаться со своими новыми семьями до лучших времен. (Некоторые обещали вернуться, но кто поверит в обещание солдата? К тому же римского.) И к общему возмущению граждан, направленному против Тиберия, добавилось громкое, не выбирающее выражений, возмущение островитянок, потерявших мужей и выплаты из городской казны.
