Кони спустили всадников к реке. Вода оказалась холодной.
– В августе солнце греет, да вода холодеет, – сказал капитан, поеживаясь от холода. Он опять принялся что-то записывать.
– Надо спешить, капитан, – Вожа толкнул пятками коня.
Вскоре путники услышали мелодичный напев, а затем увидели красивенькую, молоденькую белоголовую девицу. Вожа пригляделся, и показалось ему, что он где-то видел ее, вроде бы в степи среди кустов калины…
– Уж не Максима-табунщика дочка? – спросил Вожа и увидел утвердительный кивок. – Опять одна по полю гуляешь.
– Вожа! – девушка признала зверолова, хотя прежде только издалека видела его. Она схватила его руку. – Такой, как папка сказывал. Я знала, что приедешь. И не ведаешь, как мне помог выбежать из полона.
Воже вдруг показалось, что он давно знает эту девчонку:
– Я тебя в мареве видел… Что напевала-то? Спой.
– Лучше другое.
Всадники ехали к усадьбе Калачевых, а Мотя весело пела:
Ах ты, радуга-дуга,
Поведи меня в луга.
Там лук-чеснок,
Киселя горшок.
Ложка гнется,
Сердце бьется,
Душа радуется.
– И я люблю Дикое поле, – сказал Вожа.
Табунщики привечали зверолова и его спутников, как самых дорогих гостей. Они и слышать не хотели о том, чтобы отпустить Вожу сразу.
Однако после обеда Вожа настоял на том, что завтра утром уедет на промысел, и просил помочь капитану.
– Обыкновенно коней весной укрощаем, – сказал Максим. – Но коли надо, приведем лучших. Укротим, а подождете – и выездку сделаем.
– Возьмите моего тарпана, – предложил Дружина, сын табунщика, показывая на тарпана голубой масти. – Резвый.
– Не бери, – отсоветовал Вожа капитану. – Это не одичалая коняга, а первородно дикий конь. Злюка. Даже после укрощения его месяц-два водят, как заводного, за обычным коником. Долго выезжают. И все одно не уследишь, как потеряешь. Нам степных коней.
Тут же решили и поехали в степь смотреть табун.
В здешних долах кони два-три года растут почти совсем дикими. Что летом, что зимой корм добывают сами. Изредка приедет табунщик, посчитает косяк, поманит жеребца кусочком хлеба да и уедет. Зимой степные скакуны совсем дичают. Худые, но с длинной шерстью. Сами от голодных волков отбиваются и от кусачих тарпанов.
Максим, его сыновья Дружина и Семен и садчик Евлампий сбили три косяка лошадей в один табун. Затем, наметив подходящего скакуна, набрасывали на него петлю-аркан, свитый из конского волоса. Аркан длиной семь-восемь саженей. И на эту длину табунщики ловко бросали аркан на шею или под ноги мечущегося дикаря.
Второй конец волосяной веревки крепко-накрепко привязывался к торокам седла. Даже если табунщик выпустит из рук аркан при резком рывке, то и тогда охваченному петлей дикарю не уйти.
Схватив петлей дикого коня, табунщик постепенно подъезжает к нему или подтаскивает его к себе. При этом аркан наматывается на локоть. Необъезженный конь смиряется.
В усадьбе дикарей ведут к столбу, врытому в землю. Привязывают. Потом одевают узду. Но сейчас табунщики, получив большой заказ, прямо в поле треножат пойманных коней, одевают узду и ловят других.
К усадьбе привели восьмерых. Этих табунщики обязались привести на ярмарку выезженными.
Одного коня Дружина взялся укротить в тот же день, в усадьбе. Семен держал скакуна за уши, а Дружина накинул седло, затянул подпругу. Подвязал ремень-подстременник, чтобы стремена не болтались. Он повязал себе голову косынкой и уверенно сел в седло.
Коня отвязали. Получив свободу, конь ошарашенно повел головой, еще раз, захрапел и скакнул в сторону. Он прыгал, вставал на дыбы, брыкался, стараясь сбросить седока, а потом понесся по полю. То вдруг резко встал и опять давай бить задом. Снова принимался носиться как бешеный. Дружина лупил его плетью по заду и кулаком по голове. В конце концов конь утихомирился.
Работенка не из легких и не без риска сломать что-нибудь. Объезжали коней и в тарантасе, приучали к повозке. Табунщики всем скопом втолкнули дикаря в оглобли и запрягли. Семен уселся на козлах, а Дружина ехал рядом верхами, держа дикого на длинном поводе-чумбуре.
Так и скакали недалеко друг от друга всадник и повозка. Семен сидел с краю, готовый при необходимости вылететь из тарантаса, если тот перевернется, с желательно меньшим числом ушибов и без увечий… Через несколько верст укрощенный конь еле плелся маленькими шажками.
– Мало укротить коня, надобно его выездить, – сказал Максим капитану. – Пару выезженных коней мы вам сейчас дадим. Остальных пригоним на ярмарку.
– И я поеду, – обрадовалась оказавшаяся рядом Мотя.
Максим сделал вид, что не обратил на нее внимания:
– Верховую лошадь объездить можно недели за две-три, а к телеге приучаем три-четыре недели.
– Сколько стоит такой конь? – спросил Долматов уже во второй раз. В первый раз табунщик, будто стесняясь торгового дела, промолчал.
– На ярмарку пригоняют много полудиких коней, – сказал Максим. – Мы больше выезженных. Такие дороже стоят. Четырехлеток двух коров стоит или пяти баранов, или десяти овец.
Долматов достал деньги:
– Этого хватит? Максим часть вернул:
– Загодя покупаете – дешевле отдам. Пригоним к сроку.
– Весной нам потребуется гораздо больше коней. В Самаре будет снаряжаться экспедиция на далекую реку Ори. Слышал ли про такую, Вожа? Как туда лучше добраться?
– Верхами или с обозом?
– С большой кладью, – сказал капитан. – Будем крепости ставить по реке Самаре и далее. Пришла пора… Можно сказать, выходим на исходный рубеж.
– Весной, в начале лета можно пройти по реке Самаре до переволоки. Где на гребнях, где бичевой через отмели пройдете. Далее переволакиваются через Общий Сырт[83] в реку Камыш-Самара. Верст десять, может, немного более. Можно и полем идти на тагарках. Но водой удобнее, если крепости по берегу ставить. Возле русла Самары сплошь леса, притоки, лиманы, овраги. Верхами ничего, а с тагарками морока.
– Верно, – согласился Долматов. – Может быть, армия так и пойдет. Отпишу письмо начальнику экспедиции Ивану Кирилову со своим и твоим мнением. Мы же с тобой отправимся кружным путем. Приезжай весной. Не расстраивай меня.
Утром Вожа и Васек ушли промышлять зверя на Большой Иргиз. По традиции гостей провожала вся семья табунщиков.
Чем ближе к Большому Иргизу подъезжали звероловы, тем более менялась степь. Это уже не равнина, поросшая высоким разнотравьем, что в окрестностях Самары, а холмистая местность. Лесных колков все меньше, но куртины кустарников еще встречаются. Холмы в большинстве поросли невысокой травой, зато по низинам везде кустарник: таволга, таволожник, чилига, степная вишня, бобовник, акация, низкорослая дикая яблоня. Кое-где рядом с небольшой дубравой растет южный гость карагач.
Травы все ниже и беднее: дикий укроп, клоповник, лебеда, каменный чай, полынка, ковыль.
Чернозем исчезает. Земля становится рыжей. И эта земля плодородна, способна родить хороший хлеб, хотя быстрее истощается. Чаще встречаются солончаки, серо– коричневые пустоши соленого высохшего ила. Трещины на земле в два пальца. Солончаки поросли уже отцветшим ковылем. Местами края солончаков обозначены красной, как кровь, полосой рапы[84], выказывая границы некогда высохшего озерца.
В иных местах на солончаке можно наступить ногой и не потревожить ни одной былинки ковыля. Зато в низинах, в сухих промоинах от дождевых ручьев ковыль растет густо и высок, человеку в пояс. Тут и крупному зверю можно спрятаться.
Васек увидел одиноко стоящий колодец с журавлем:
– Наберем воды.
– Здесь вода в колодцах солоновата, горчит. А в озерах пресная. Возьмем озерной. Потерпи.
К югу холмов все больше. С вершин пологих холмов открывались во все стороны живописные виды. Видно верст за пять-семь.
Однако укрыться от неприятельского взора здесь легче, чем на равнине. С вершины холма зачастую не видно, что делается у его подножия, а тем более того, что за соседним холмом. Можно пройти в одной версте от селения и не заметить его. Местность располагала к скрытым поселениям.
В низинах нередко озеро или цепочка озер, заросших высокими травами, камышом, осокой и вейником и еще деревьями: вязом, оскорем, ветлой. Зеленое пятно в низине, а при приближении заметишь блеск воды. Оазисы длиной в несколько сот саженей давали жизнь прорве водоплавающей птицы. При приближении звероловов в небо поднимались целые тучи бакланов, баб, цапель, фламинго, гусей, уток разных пород и окрасок.
В зарослях вейника, достигавшего высоты три сажени, укрывались кабаны и лоси. Тут и слона можно было бы спрятать.
На одном из озерных островов увидели зимовье незнакомого зверолова. На островном берегу челн[85] однодеревка.
– Поди подберись к нему, ордынец, – сказал Васек.
Вожа понимающе кивнул. Несколько десятков саженей зарослей камыша и вейника и столько же чистой воды закрывали от поражения стрелой и ружейного выстрела с берега. Вплавь под огнем не подойти. Летом лучшее место для зверолова – одинца[86].
