Возглас Леа оборвал разговор.
— С вами больная?
— Да, беременная женщина.
Не переставая протирать стакан, к ним подошла хозяйка, полная особа с сердитым лицом.
— Может, я смогу вам помочь. Когда будете в Монморийоне, переправьтесь через Старый мост, затем по правую руку найдете улицу Пюи-Корне. Четвертый дом слева — дом моей двоюродной сестры мадам Трийо. Передайте ей, что это я, Люсьена, вас к ней послала. Если будет в состоянии, она вам поможет.
Франсуа Тавернье крепко пожал ей руку.
— Огромное спасибо, мадам.
Она буркнула:
— Не за что, не за что!
Проезд через Монморийон был незабываем. Улицы и площади забиты транспортом. Церкви, а также школа и зал собраний превращены в ночлежки. Немало поблуждав и не встретив никого, кто мог бы показать дорогу, они наконец нашли Старый мост, а затем и узенькую улочку Пюи-Корне.
Леа уже отчаялась достучаться, когда дверь приоткрылась.
— Что это такое? Как можно так поздно беспокоить людей?
— Вы не мадам Трийо? Меня прислала ваша сестра Люсьсна.
Дверь распахнулась.
— Люсьена? Чего она хочет?
— Ничего. Просто она сказала, что, вероятно, вы окажетесь в силах нам помочь. Моя подруга больна.
— Что с ней?
— Она беременна и вот уже много часов в обмороке.
— Бедняжка. Входите.
Франсуа с безжизненной Камиллой на руках прошел в небольшой домик.
— У меня тесновато. Тут еще родственники из Парижа вчера приехали. Осталась только моя комната.
— Но, мадам…
— Пожалуйста, без церемоний. Мы, женщины, обязаны помогать друг другу в подобном положении. Помогите-ка мне сменить простыни.
Вскоре Камиллу уложили в постель мадам Трийо, одев в одну из ночных рубашек доброй женщины.
— Еще не все. Теперь надо отыскать врача. Сейчас они работают без передышки. Сначала загляну к доктору Сулару. Если он еще не вернулся, пойду к доктору Рулану. Человек он строгий, но врач хороший.
Она накинула старенькое пальтишко.
— Я ненадолго. На кухне на плите найдете кофе, в хлебнице есть хлеб. Масла, увы, не осталось. На верхней полке буфета у меня еще есть несколько банок варенья. Откройте одну.
Усевшись за большим кухонным столом, накрытым клеенкой в синюю клетку, Франсуа Тавернье смотрел, как Леа опускает в чашку с кофе третий кусочек намазанного клубничным вареньем хлеба.
Под глазами у нее были круги, выглядела она бледной и усталой.
— А вы не едите? — с набитым ртом спросила она, косясь на его ломоть хлеба.
С улыбкой он пододвинул ломоть к ней.
— Спасибо, — сказала она и быстренько схватила хлеб, словно боясь, что Франсуа вдруг передумает.
Допив последнюю каплю кофе, Леа, наконец-то наевшись, откинулась на спинку стула.
— Я так проголодалась.
— Я заметил, у вас есть все признаки людоедки.
Пробило два. Облокотившись на стол, положив голову на ладони, Леа думала. Что делает она в этом незнакомом доме с умирающей на руках, вдали от тех, кто ее любит? Ее родители наверняка сходят с ума от беспокойства.
— Перестаньте так смотреть на меня.
— Неужели мы не можем хоть ненадолго заключить мир?
На пределе сил встав из-за стола, Леа собрала чашки, поставила их в мойку. Франсуа задержал ее, когда она проходила мимо.
— Упрямица, почему вы так противитесь? Согласен, вы меня не любите. Но заниматься любовью вам нравится. Послушайте, не упирайтесь. Знаете ли вы, что это лучшее средство избавиться от страха? Вчера, девочка, скажу не хвастаясь, вам повезло: многим женщинам иногда требуются годы, чтобы открыть для себя наслаждение. А вы, Леа, сотворены для любви. Так не отвергайте же ее.
Пока он говорил, его руки скользнули под юбку девушки, а пальцы нащупали влажную впадинку, которую мягко раздвинули.
С участившимся дыханием, с затуманенным взглядом Леа отдавалась наслаждению, которое накатывало волнами. Не отпуская ее живота, Франсуа положил Леа и медленно в нее проник. Как и накануне, наслаждение было долгим. Чувствуя, как сильно бьются их сердца, они на какое-то мгновение застыли, забыв о времени. Когда он поднимался, оба испытывали последнюю дрожь наслаждения. Приведя себя в порядок, Франсуа помог ей встать и долго прижимал к груди, нашептывая в ее волосы нежные слова:
— Моя возлюбленная… моя малютка…
Пока успокаивалось ее тело, она позволяла тихому голосу своего любовника убаюкивать ее.
Леа оправляла платье, когда появилась мадам Трийо в сопровождении врача.
— Это доктор Рулан.
— Где ваша больная?
Мадам Трийо провела его в спальню. Леа проследовала за ними.
Едва доктор увидел Камиллу, как от усталости, наложившей свой отпечаток и на его лицо, и на его походку, не осталось и следа. Он отодвинул одеяло и внимательно ее прослушал.
— Давно она в таком состоянии? — спросил он, откладывая стетоскоп.
— Точно не скажу, — ответила Леа. — Пожалуй, с шести вечера.
— У нее уже случались такие же долгие обмороки?
— Таких продолжительных не было. Но они часты и более или менее длительны. Летавший ее в Париже врач говорил, что ей надо соблюдать постельный режим, как из-за ребенка, так и из-за собственного сердца.
— Покажите мне лекарства, которые она принимает.
Леа прошла к машине и взяла сумочку Камиллы.
Вернувшись, она протянула врачу рецепты и пузырьки.
— Да, лекарства хорошие, но теперь потребуются более сильнодействующие. Чтобы поддержать деятельность сердца, я сделаю укол, но ни за что не отвечаю. Следовало бы ее госпитализировать, да свободных мест мот совершенно.
Через несколько минут после укола Камилла открыла глаза, но все еще оставалась слишком слабой, чтобы оглядеться вокруг. Франсуа присел на край кровати и взял в руки хрупкие пальцы больной.
— Камилла, теперь все будет хорошо. Вам следует отдохнуть.
— Дети, Боже мой, дети!.. — простонала она.
Доктор Рулан отвел Леа в сторону.
— Вы родственницы?
— Да, — солгала она.
— Я очень обеспокоен. Сердце может отказать в любую минуту. Надо предупредить ее мужа, родителей… Впрочем, что за глупости я говорю! Муж, конечно, на фронте, а родители неизвестно где.
— Я везу ее к свекру в Жиронду.
— О поездке не может быть и речи. Если она справится с нынешним кризисом, ей надо будет до родов оставаться в постели.
— Вы хотите сказать, что мы должны здесь остановиться?
Врач не ответил. Из сумки он извлек все нужное для нового укола. Глаза Камиллы вскоре снова закрылись. Ее пульс, все еще слишком частый, стал более ровным. Врач уложил свои вещи в сумку. Лицо его снова стало серым от утомления.
— Нужно, чтобы при ней кто-нибудь находился постоянно. Как только она проснется, дайте ей три капли этого лекарства в стакане воды. В случае кризиса можете дать ей и десять капель. В течение дня я зайду снова.
— Не волнуйтесь, доктор, — сказала мадам Трийо. — Я займусь ею. В больных я разбираюсь.
— До свидания, мадам Трийо. Вы хорошая женщина. Отправляйтесь отдохнуть.
— Вы плохо выглядите, — добавил он, повернувшись к Леа.
Франсуа Тавернье проводил доктора до Старого моста. Вернувшись, он застал Леа заснувшей на заднем сиденье автомобиля. Он долго ею любовался, с волнением убеждаясь, что и во сне она сохранила облик строптивой девчонки.
Осторожно устроился он на переднем сиденье, высунув длинные ноги в окно автомобиля.
Леа разбудили голоса и стук вальков в руках женщих, полощущих белье в речке. Их стояло с десяток на коленях в ящиках с соломой. Усевшись неподалеку на перевернутую лодку, Франсуа смотрел на течение Гартампы, играющей меж камней. Чуть дальше в потоке колыхались длинные цветущие водоросли. Хлопая в ладоши, вышла на порог своего долга мадам Трийо.
— Завтрак на столе!
В залитой солнцем кухне на столе стояли большие чашки из толстого белого фаянса с красной каймой, полные дымящегося кофе, аромат которого, смешиваясь с запахом поджаренного хлеба, щекотал Леа ноздри.
— Присаживайтесь поесть. Не то остынет. Как и вчера, масла нет, но есть джем из айвы. Пальчики оближешь.
— Как спала наша подруга? — справился Франсуа.
— Очень хорошо. Она только сейчас проснулась, и я дала ей капли. Улыбнулась мне и сразу же снова уснула.
— Не знаю, как вас и благодарить, мадам, за все, что вы для нас сделали.
— Что вы! Это пустяки. Вот если останетесь на несколько дней, я попрошу вас принять участие в расходах. Увы, я не богата.
— Мадам, это само собой, разумеется, — сказала, пережевывая ломоть хлеба с джемом, Леа.
— Вы слушали последние известия? — спросил Франсуа Тавернье, показывая на пузатый радиоприемник, царивший на комоде среди семейных фотографий, букета роз в синей вазе и крупных обточенных снарядов времен первой мировой.
— Нет, побоялась его включать, чтобы не переполошить весь дом. Его звук плохо регулируется.
