— Не очень. Камилла всю ночь была неспокойна.
— Как она сегодня? — спросил Франсуа.
— Думаю, неплохо, раз ей захотелось поесть.
— Добрый знак. Я сама отнесу ей поднос с завтраком, — сказала мадам Трийо, вставая.
Франсуа тоже поднялся:
— Не беспокойтесь, мадам. Я о ней позабочусь.
Он ловко расставил на неуклюжем деревянном подносе красивую фарфоровую чашку, корзиночку с ломтиками хлеба, масло, сахар и варенье. А в качестве добавки взял миску черешни, полную до краев, и розу из синей вазы. Довольный собой, он показал поднос женщинам.
— Правда, неплохо?
— Великолепно, — подтвердила мадам Трийо.
— И вы считаете, что она все эго съест? — съязвила Леа.
— Вы забыли молоко и кофе, — заметила хозяйка, ставя на поднос небольшой молочник и объемистый кофейник.
— В роли горничной я еще не очень хорош.
На кухне Леа небрежно лущила стручки гороха под лукавым взглядом хозяйки и откровенно восторженным ее прыщавого кузена.
— Не ждите меня к обеду, — сказал, входя, Франсуа. — Перекушу в городе.
— Вы куда?
— Поищу мастерскую для машины, загляну в мэрию, куплю одежду, позвоню вашим родителям и месье д'Аржила.
— Я отправлюсь с вами, — оставляя стручки, воскликнула Леа.
— Вы еще не готовы. Если хотите, присоединитесь ко мне на почте.
— Но…
Его уже не было. Леа снова села и принялась с ожесточением лущить горох.
Вернувшись около пяти вечера в темно-синем костюме сомнительного покроя, он застал Леа за глаженьем платья. Она слушала радио.
— Где вы пропадали? Я искала вас повсюду.
— Плохо искали! Городок невелик. Три часа я провел на почте, пытаясь дозвониться в Париж, а потом вашим родителям. Мне удалось их поймать, но очень быстро нас прервали.
— Как они поживают? — заволновалась Леа, поставив утюг.
— Вроде бы неплохо. Они тревожились из-за вас. Я их успокоил.
— Как бы мне хотелось поговорить с мамой!
— Попробуем завтра позвонить от доктора Рулана. Выходя с почты, я его встретил, и он любезно предложил воспользоваться его телефоном. Вам не кажется, что чем-то странно пахнет?
— Черт! Это из-за вас…
От такого нахальства Франсуа рассмеялся.
— Что передавали по радио? — крутя ручки, спросил он.
— Ничего, такая скука! Даже хорошей музыки не было. Посмотрите на мое платье! Что мне теперь делать?
— Там, где прогорело, вы можете нашить карманы.
— А это мысль! — весело проговорила Леа. — Но у меня нет подходящей ткани, — с досадой добавила она.
— Платье белое. Сделайте карманы из цветной материи и подберите в тон пуговицы.
Леа удивленно на него посмотрела.
— Совсем не глупо. Я и не догадывалась, что вы интересуетесь модой.
— Я всем интересуюсь. Не то что вы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вот вы даже не заметили, что я одет по последней моде Монморийона.
Окинув его безразличным взглядом, она ответила:
— А вам к лицу.
— Благодарю. Из ваших уст этот комплимент меня трогает.
— Перестаньте крутить эти ручки.
— Ищу лондонское радио, чтобы узнать, как идет война. Может, англичане осведомлены лучше нас.
«Говорит Лондон. К вам обращается генерал де Голль…»
— Кто такой этот генерал де Голль? — спросила Леа.
— Помолчите. Потом расскажу.
«Военачальники, много лет стоявшие во главе французских армий, образовали правительство. Ссылаясь на поражение наших армий, это правительство вступило в сношения с врагом, чтобы остановить сражение.
Конечно, нас захлестнула и захлестывает сила сухопутной и воздушной техники противника. Значительно больше, чем численностью, наши военачальники были ошеломлены танками, самолетами, тактикой немцев, причем до такой степени, что оказались в том положении, в котором сейчас и находятся.
Но сказано ли последнее слово? Должна ли исчезнуть надежда? Окончательно ли поражение? Нет!
Поверьте мне, мне, говорящему с вами со знанием дела и уверяющему вас, что для Франции ничто не потеряно. Те же средства, которые нанесли нам поражение, могут однажды обеспечить нам победу, ибо Франция не одинока! Она не одна! Она не одна! За ней стоит обширная империя. Она может сплотиться с Британской империей, которая удерживает моря и продолжает борьбу. Она может, как и Англия, без ограничений использовать гигантскую промышленность Соединенных Штатов.
Эта война не ограничивается несчастной территорией нашей страны. Не битва во Франции решит ее исход. Эта война — война мировая. И каковы бы ни были все ошибки, все упущения, все страдания, в мире имеются необходимые средства, чтобы однажды сокрушить наших врагов. Сегодня мы раздавлены технической мощью, но в будущем сможем победить сами благодаря превосходящей технической мощи. В этом судьба мира.
Я, генерал де Голль, приглашаю французских офицеров и солдат, находящихся на британской территории или намеревающихся прибыть туда со своим оружием, я приглашаю французских инженеров и рабочих, специалистов военной промышленности, находящихся на британской территории или намеревающихся прибыть туда, связаться со мной в Лондоне. Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно угаснуть, оно не угаснет.
Завтра, как и сегодня, я выступлю по лондонскому радио».
В задумчивости Франсуа Тавернье выключил радио и принялся шагать из конца в конец комнаты. Сидевшая на стуле в углу мадам Трийо, незаметно вошедшая в начале речи, уголком передника вытирала глаза.
— Что с вами, мадам?
— Ничего, это от радости.
— Радости?
— Да. Этот генерал… Как его зовут?
— Шарль де Голль.
— Да, именно так. Де Голль… Он сказал, что пламя французского сопротивления не угаснет.
— Ну и что? Он в Лондоне, не во Франции. Немцы же не в Англии, а здесь. Если он хочет воевать, ему надо лишь вернуться, а не покидать трусливо свой пост.
— Леа, прекратите говорить эти глупости, — вмешался Тавернье. — Сами не знаете, что несете. Де Голль — искренний и мужественный человек. Я с ним встречался, когда он был заместителем государственного секретаря в министерстве национальной обороны. Он наверняка долго размышлял, прежде чем обратиться с воззванием, которое ставит его вне закона. А ведь он воспитан в воинских традициях подчинения приказу.
Мадам Трийо спросила:
— Вы присоединитесь к нему?
— Все будет зависеть от дальнейших событий. Прежде всего, мне надо попасть в свой полк. Сегодня я не ужинаю с вами, буду у мэра.
— А что же делать мне?
— Вам? Как истинно верный друг вы позаботитесь о Камилле, — прощаясь, шутливо раскланялся он.
На следующий день Леа дозвонилась до родителей. Она расплакалась, услышав нежный голос Изабеллы и хриплый от волнения голос отца. Что была за радость вновь услышать Руфь! Ей доставили удовольствие даже несколько слов, которыми она обменялась со своими сестрами, Франсуазой и Лаурой. Без конца расспрашивала она о поместье, о дядюшках и тетушках, о двоюродных братьях и сестрах, внезапно осознав, насколько она всех их любит. Ей хотелось рассказать матери об ужасе бомбежек, о гибели Жозетты, об убийстве мужчины, который хотел их ограбить, о глазах бабушки, увидевшей трупы дочери и своих внуков, о болезни Камиллы, о своем приключении с Франсуа. Но она только повторяла:
— Мамочка, мамочка, если бы ты только знала…
— Моя бесценная, мы с отцом приедем за тобой, как только будет возможно.
— Ох, да, мама. Мне так тебя недостает, я столько должна тебе рассказать, мне было так страшно. Я часто о тебе думала, спрашивая себя: «А как бы поступила мама?» Не всегда делала я так, как бы сделала ты. Часто вела себя эгоистично, как избалованный ребенок. Но скоро я буду с вами, буду спать в детской, в своей маленькой кроватке, а ты станешь приходить ко мне перед сном поболтать. Как в детстве, прижмешь меня к себе. Повиснув у тебя на шее, я смогу почувствовать аромат твоих духов, погладить твои прекрасные волосы. Ох, мамочка, как я тебя люблю! Когда вокруг нас все полыхало, я ужасно боялась, что больше тебя не увижу. Бомбежки — это жутко, гибнут люди, несчастные люди… Мамочка…
Рыдания не позволили Леа продолжать. Франсуа мягко взял у нее из рук трубку и передал Пьеру Дельмасу адрес его дочери и номер телефона доктора Рулана.
Поблагодарив врача, он увел Леа с собой.
Уже почти стемнело, на забитых автомашинами улицах — ни огонька. Воздух нежен. Проходя по Старому мосту, Леа заметила:
— Как пахнет водой!
Она любила этот запах реки, запах трав, рыбы и ила. Они подошли к дому мадам Трийо.
— Мне не хочется возвращаться. Что если мы пройдем в поле? Это недалеко, в конце улицы.
— Как вам угодно.
Леа взяла Франсуа под руку.
