— Нет, побоялась его включать, чтобы не переполошить весь дом. Его звук плохо регулируется.
— Погляжу, не удастся ли мне его починить.
— Вы разбираетесь в радиоприемниках?
— Немного.
— Где бы я могла привести себя в порядок? — спросила Леа.
— Наверху, рядом с моей комнатой. Там не очень удобно, простая ванная. Я повесила чистые полотенца. Вот, возьмите эту грелку с кипятком. Там нет водопровода. Ваш муж уже отнес ваши вещи.
— Он не мой муж! — воскликнула Леа с силой, вызвавшей удивление мадам Трийо.
— Простите, мне так показалось.
Доктор Рулан зашел снова в одиннадцать часов. Его приятно удивило состояние здоровья пациентки. Умытая и причесанная Камилла, лежа на подушках, уже не выглядела такой измученной, как вчера. Только глаза в темных кругах да усталый взгляд свидетельствовали о ее страданиях.
— Я вами очень доволен, — сказал врач, прослушав ее. — Все менее серьезно, чем я опасался. Однако вам совсем нельзя двигаться. Я пришлю к вам сестру-сиделку, она будет вам делать уколы, которые я пропишу. Подлечитесь и скоро поправитесь.
— Когда мы сможем снова двинуться в путь?
— Пока об этом нечего и думать.
— Но, доктор…
— Никаких «но». Или покой, или гибель вашего ребенка, а, может, и ваша. Чудо уже то, что вы его не потеряли. Потерпите, ждать вам осталось не больше двух месяцев.
Доктор Рулан вновь спустился на кухню, чтобы выписать рецепты. В большой комнате шумели многочисленные парижские родственники, помогавшие хозяйке готовить обед, и рассказывающие в который раз о перипетиях поездки или смотревшие, как Франсуа Тавернье возится с приемником.
— Думаю, теперь он заработает.
После потрескивания стал слышен голос:
— К вам обращается маршал Петен.
В комнате все смолкли. Была половина первого дня 17 июня 1940 года.
«Французы, по призыву господина Президента Республики я с сегодняшнего дня осуществляю руководство правительством Франции. Уверенный в любви нашей замечательной армии, которая с героизмом, достойным ее давних воинских традиций, борется против превосходящего численностью и вооружением противника, уверенный в том, что своим мужественным сопротивлением она исполнила свой долг перед нашими союзниками, уверенный в поддержке ветеранов, которыми я с гордостью командовал, я приношу себя Франции в дар, чтобы смягчить ее горе.
В эту мучительную годину я думаю о несчастных беженцах, которые в крайней нужде бредут по нашим дорогам. Я выражаю им свое сострадание и свое сочувствие. С тяжелым сердцем говорю я вам сегодня, что следует прекратить бои. Этой ночью я обратился к противнику, чтобы спросить у него, готов ли он вместе со мной как солдат с солдатом с честью после борьбы изыскивать средства для того, чтобы положить конец военным действиям. Пусть все французы сомкнутся вокруг Правительства, которое я возглавляю во время этих тяжких испытаний, и заставят смолкнуть свою тревогу, прислушиваясь лишь к вере в судьбы своего Отечества».
Когда стих этот дрожащий и хриплый голос, все сидели с опущенными головами. У многих по лицу бежали слезы, у большинства — слезы стыда, хотя мало-помалу их охватывало и трусливое облегчение.
Побледнев, Франсуа выключил радиоприемник и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Из всей речи Леа ухватила только одну мысль: «…надо прекратить бои». Война вскоре закончится, и Лоран вернется. Вихрем взлетела она по лестнице, чтобы объявить Камилле эту новость. Та разрыдалась.
— Почему ты плачешь? Ведь война закончена, маршал заявил об этом, и Лоран теперь вернется.
— Да, наверное, но мы проиграли войну.
— Она была проиграна уже давно.
— Несомненно, но я так молилась…
— … и поверила, что Бог тебя услышит? Молитвы, молитвы… войны выигрываются не молитвами, а самолетами, танками, военачальниками. Ты видела в небе наши самолеты? А наши танки? Ты встречала их на дорогах? А наши военачальники? Ты видела их во главе армии? Все те, кого мы видели, спасались бегством. Ты уже забыла зеленого от испуга полковника в его заваленном вещами лимузине, повторявшего: «Дорогу, дорогу! Я должен проехать на свой пост». Свой пост, так-то! Скорее в Испанию. А наши солдаты? Ты же видела наших замечательных солдат в их разношерстном обмундировании, с устаревшим вооружением, грязных, со сбитыми в кровь ногами, с одной-единственной мыслью в голове — бежать?..
— Ты преувеличиваешь; я уверена, что большинство хорошо воевало. Ты припоминаешь тех, кто защищал мост в Орлеане? Повсюду во Франции, повсюду люди сражались и сражались мужественно. И многие погибли.
— Зря.
— Не зря, а во имя чести.
— Чести? Не смеши меня. Честь — понятие аристократическое. Не каждому по карману обладать честью. Рабочему, крестьянину, лавочнику, барахтающимся в грязи, под бомбами, под обстрелом, наплевать на честь. Единственное, чего они хотят, — это не подохнуть, как собаки. И чтобы любой ценой, неважно — как, это прекратить. Они не хотели этой войны, они ее не понимают.
— Они не хотели войны, верно. Но неправда, что они хотят ее прекратить любой ценой.
— Бедная моя Камилла, думаю, ты строишь иллюзии насчет человеческой природы. Увидишь сама, все они одобрят окончание военных действий.
— Не могу в это поверить. Оставь меня. Я устала.
Леа пожала плечами и спустилась вниз.
— …с ним мы будем спасены…
— …ты отдаешь себе отчет, он приносит себя в дар Франции…
— …настоящий патриот…
— …с маршалом в правительстве можно ничего не опасаться…
— …можно будет вернуться домой…
— …давно пора, дела не могут ждать…
— …боюсь, немцы обойдутся с нами очень сурово…
После этих слов доктора Рулана установилось удивленное молчание.
— Почему вы так думаете, доктор?
— Потому что они — победители и, конечно, не забыли жесткие условия мирного договора 1918 года.
— Это было нормально, они проиграли войну.
— Как мы на этот раз.
К мадам Трийо Франсуа Тавернье вернулся поздно вечером, крепко выпив. Она ждала его за вязанием на кухне.
— Мадам Трийо, пожалуй, я слишком основательно отметил наше поражение. Не каждый день удается стать свидетелем подобной выволочки… Германия, мадам, хотите, я вам скажу?.. Германия — великая страна, а Гитлер — великий человек. Да здравствует Германия! Да здравствует Гитлер!
— Замолчите же, вы весь квартал переполошите, — заставляя его сесть, говорила она. — Уверена, вы так ничего и не ели целый день. Съеште-ка тарелку капустного супа. Ничто так не преображает человека.
— Вы чудесная женщина, мадам Трийо, но Германия, поверьте мне…
— Да, знаю, великая страна. Ешьте ваш суп, он остывает.
Проглотив последнюю ложку, он рухнул головой на стол. Хозяйка тихо убрада тарелку.
— Бедный малый, — прошептала она, гася в комнате свет.
Спустившись на другой день утром на кухню, мадам Трийо застала Франсуа Тавернье свежевыбритым и причесанным за приготовлением кофе.
— Здравствуйте, мадам. Вы встали слишком рано, я надеялся сделать вам сюрприз, приготовив завтрак. Сегодня утром я раздобыл молока, масла, свежего хлеба.
— Здравствуйте, месье. Как вам это удалось?
— Вчера, совершая обход кафе Монморийона, я приобрел друзей. Мне досадно за вчерашнюю ночь. Вы меня простите?
— Не будем об этом говорить. Все забыто. Уверена, мой покойный муж тоже напился бы.
— Спасибо, мадам. А как больная?
— Много лучше. Этой женщине нужны лишь покой и отдых.
— Давайте поедим. Кофе уже готов. Сегодня зайду в мэрию, попытаюсь разузнать, где мой полк. В крайнем случае, вернусь в Париж.
— Вы оставите этих двух дам одних?
— Мадемуазель Дельмас вполне способна обойтись без меня. Вчера телефонной связи не было. Может, сегодня ее восстановят. Тогда я позвоню ее родным, чтобы их успокоить. И не могли бы вы назвать мне магазин, где бы я мог купить белье, рубашки и костюм?
— Выбор не богат. Загляните к Рошону или Гийонно. Первый магазин находится на площади у крытого рынка, второй — на углу большой улицы и бульвара.
— Еще один вопрос. Не знаете ли вы квартиры или дома, который можно было бы снять для моих друзей?
— Сейчас нет ничего. Первые беженцы заняли то немногое, что имелось. Но через несколько дней будет видно. Люди уже поговаривают о возвращении домой. А пока обе дамы могут оставаться здесь.
— С вашей стороны это более чем любезно. Но ведь вы сами остались без спальни!
— Ба! В моем возрасте не требуется много сна. Мне хватает и матраса где-нибудь в углу.
— Молодеешь душой, встречая таких людей, как вы.
— Здравствуйте, — сказала Леа, входя в комнату, лицо у нее было заспанным и волосы всклокочены.
— Здравствуйте, малышка. Хорошо спали?
— Не очень. Камилла всю ночь была неспокойна.
