короткий ответ.
Лишь недалеко от Норильска открылся:
– Володя, не говори матери…
– Из-за этого такой? Чудак… Не скажу, конечно.
Дома братьев встретили старая Агафья и хворый дед.
– А где папочка с мамочкой? – спросили братья.
– Ой, – отмахнулась бабка. – Приедут не скоро: они же в отпуск уехали.
И Сашка преобразился! Улыбка не сходила с его лица, он бегал от бабки к деду, при этом, обоих постоянно целуя.
– Отстань ты! – засмеялась бабка. – Замучил, окаянный. Расскажите, лучше, где были, что видели.
И полились громкие рассказы братьев, бесхитростные, начистоту, без страха проговориться о том, как Сашка постоянно хулиганил.
– Молодцы, молодцы! – перебила их болтовню Агафья Кирилловна. – А теперь снимайте то, что осталось от костюмов – стирать и зашивать буду.
– А у нас новость, – вставил своё слово дед. – Полина пишет, что собирается приехать.
– И Анна собирается, – добавила бабка. – Они с Полькой списались. Она у золовки живёт в Красноярске. Ребёнок у неё, а муж бросил.
24
В заполярье ожиданье солнца обостряется с приближением весны. О, весна! Она оживляет природу и человеческие сердца. Приятно дождаться после суровой зимы таянье сугробов-великанов и затопления просторов тундры весенней водой. Пришла весна! Об этом на Севере особенно бойко поют ручьи, об этом же говорят улыбки детишек и взрослых. Но громче всего вещает о ней подснежник, родившийся где-то на возвышенности пустой равнины. Но короток на Севере праздник тепла: весна и лето пролетают быстро. Ещё вчера зеленел куст, но, увы, он уже весь жёлт, и уже перекрасилась с ним вся бескрайняя тундра в цвет золотистый. Это тоже красиво, но золото природы осыпается мгновенно под натиском студёного ветра, дожди переходят в снегопады.
Итак, опять осень. Сашкино сердце предчувствовало, что нынче будет от неё у него особенно много неприятностей. Правильно предчувствовало: в первой четверти его отправляли три раза из-за поведения за родителями. Это отметилось порками. А во второй четверти его исключили из школы за драку, как неисправимого хулигана. Мать и бабушка ходили с просьбой принять его в другую школу, но от них отмахнулись, ссылаясь на переполненность младших классов, обещая вернуться к вопросу в следующем году. И Ксения ещё сильней ощутила неприязнь к младшему сынку. Она не знала, что с ним делать, и, в конце концов, махнула рукой на него. Не раз, злобно глядя на младшего, она спрашивала: «Что же мне делать с тобой?». Не раз он стоял на голых коленях по пять часов в углу.
– Скажи, чтобы, например, ты сделал на моём месте? Говори, скотина! – крикнула она однажды, и рука её потянулась к шнуру кипятильника.
– С-к-к-ка-жу…– Сашка закрыл глаза ладонями. – От-п-равил бы в к-к-олонию. – Не раз он от неё это слышал.
Удара не последовало.
– Придётся обратиться в исполком об отправки тебя в колонию, сколько мучиться!
Она швырнула в него книгой, что привезла из отпуска. Разборчивым почерком на внутренней стороне обложки написано было: «Младшенькому сыну». Сашка взял в руки упавшую книгу. На обложке оттиск: «А. С. Пушкин. Сочинения. Том первый».
– Пока наизусть не выучишь, не слезу с тебя!
«Занёс же вражий дух меня на распроклятую квартеру!» – читал Сашка. Ксения ушла, хлопнув дверью. А у Сашки в голове крутилось одно: «распроклятая квартера, распроклятая…». Из кухни бабка позвала его кушать. Он, положив на колени книгу, ел лениво. Бабка со слезами на глазах смотрела, как он неохотно ест. Сашка молчал, бабка молчала. А в голове у него крутилось одно: «Замучила, замучила…».
Как всё исправить, он не знал. Если бы мамочка была хоть чуть-чуть терпеливей, сердце его наверняка бы откликнулось, но зачем эти постоянные побои? Почему она оказалась для него тираном, а не матерью, жизнь которой посвящена была бы существу беспомощному, нуждающемуся постоянно в подсказке и доброй беседе?
Мамочка запретила ему отлучаться из дома, но позволяла посещать библиотеку Дома Профсоюзов. Сначала он читал книги с неохотой, но потом так втянулся, что не в состоянии был уснуть, не прочитав хотя бы несколько страниц. Иногда содержание книги он пересказывал мамочке по её просьбе. Так за зиму им были прочитаны все книжки из детской библиотеки. Тогда он уговорил библиотекаршу Варвару Сергеевну давать ему книги для взрослых, соврав, что их берёт для мамы.
Ксения, в конце концов, ушла в собственные заботы и дела по службе, ослабив контроль над сыновьями. Между ней и мужем происходить стали скандалы. Иногда с работы она являлась поздно, а Скачков, осознав окончательно, с кем он судьбу соединил, напивался в стельку.
«Всё равно папочку люблю», – думал Сашка. Зимой он не раз ночевал у тёти Полины, приехавшей сюда с Зиной и Анной и поселившейся в старом холодном бараке. Сашке было у них спокойно. Особенно ему нравилось, когда Анна противоречила мамочке. Он запомнил фразу её: «Хоть у меня и проблема с мужем, но я дитё не буду мучить, как ты…». Анна приехала сюда с крохотной дочкой. Стычки Анны с матерью Сашка слышал не раз, и пересказывал их тётке Полине, копируя обеих. И та, глядя на представление, хохотала до слёз. Иногда к тётке приходил и Вовка. Она усаживала обоих за стол, приговаривая: «Ешьте, милые голодранцы, чёрт вас подери». Дети набивали пищей желудки под зычный голос тётки, которая над ними по-доброму подсмеивалась. Она устроилась на работу поваром первой руки, и практически кормила сестру с ребёнком.
25
Настала весна. И старик Семён умер. Лежал он в комнате, на глаза его были положены пятаки.
– Вот и ушёл, сердешный, – запричитала Агафья Кирилловна над телом супруга. – Не взглянешь больше на белый свет, соколик ясный…
Последний месяц Семён как бы перестал существовать для родни, разве что бабка Агафья да Сашка присаживались на край его постели. Остальные подходили, чтоб лишь избежать пересудов. В последний день он невнятно говорил, просил прощенье у жены; однажды, с усилием голову приподняв, поцеловал в лоб Сашку. Агафья Кирилловна, причитая, отправила Сашку оповестить о случившемся Полину.
Сашка увидел во дворе барака Зину; она издали улыбнулась ему.
– Чего смеёшься? – напустился на неё Сашка. – Дед помер.
Зина, нескладная, длинная, в меховой шапке с одним ухом, шмыгнув носом, спросила:
– Совсем помер?
– Нет, на неделю.
Зина вбежала в барак, и оттуда вскоре послышался плач – заголосила Полина. Из барака тётка вышла с помощью дочери и племянника. Она непрерывно шептала: «Тятя помер, тятя помер…»
Хоронить Семёна пришли родственники и соседи. Покойник возлежал в обитом красной материей гробу, поставленном на табуреты, у входа в барак. Полина стала у гроба, рядом – швыркающая носом Зина, тут же – пьяная Машка из соседской квартиры и Ромка-хулиган; Ромка кому-то подмигивал.
– Чего мигаешь! – прикрикнул на него Сашка. – Из другого барака пришёл и фотографируешься!
– Молчи, подколодный! – шикнула на него Полина.
Сашка, недовольный, перебрался поближе к бабке. Когда сфотографировались, запричитала Полина, за ней
