— Мистер Анн, сэр, впустите меня, — сказал голос Роулея.
Мы с адвокатом позволили мальчику войти и снова заперли за ним дверь на замок.
— Это он, — задыхаясь, пролепетал Роулей, — он приехал.
— Вы говорите о виконте? — сказал я. — Мы так и предполагали. Но договаривайте же, Роулей. Вы хотите сообщить еще что-то, это видно по вашему лицу.
— Мистер Анн, вы правы, — проговорил мальчик. — Мистер Ромэн, сэр, вы друг мистера Анна?
— Да, Джордж, — ответил адвокат и, к моему великому удивлению, положил руку мне на плечо.
— Так вот что, — говорил Роулей, — у меня был мистер Поуль, чтобы сыграть роль шпиона! Я с самого начала так и думал! С самого начала я видел, что он ходит вокруг да около, делая разные намеки. Но сегодня он высказался. Я, дескать, должен говорить ему все, что вы будете делать, и он дал мне вот это, — Роулей показал нам монету в полгинеи, — и я взял деньги… Бейте меня до синяков, — произнес юноша, повторяя слова шуточной клятвы и искоса поглядывая при этом на меня.
Я видел, что он потерялся и сознавал это. Почти в течение одного мгновения выражение глаз Роулея изменилось: многозначительный взгляд превратился в умоляющий, лицо, бывшее лицом сообщника, сменилось физиономией виновного; с этой минуты он сделался образцом хорошо вышколенного лакея.
— Бейте до синяков? — повторил адвокат. — Что с этим безумцем, бредит он?
— Нет, — ответил я, — он просто напоминает мне кое о чем.
— Ну, хорошо, и я полагаю, что он окажется верным малым, — сказал Ромэн. — Итак, вы тоже друг мистера Анна? — прибавил он, обращаясь к Роулею.
— Точно так, — ответил мой слуга.
— Это что-то чересчур внезапное, — сказал адвокат, — но, пожалуй, чувство ваше — искреннее расположение. Я, мистер Анн, верю, что малый честен; он из честной семьи! Ну, Джордж Роулей, вы можете за эту монету при первом же удобном случае сказать мистеру Поулю, что ваш господин не уедет раньше полудня завтрашнего дня, а, может быть, пробудет в Амершеме и дольше. Скажите ему, что у нас здесь пропасть хлопот, что еще большое количество дел должны мы покончить в моей конторе в Гольборне. Передайте ему все это, — продолжал Ромэн, открывая дверь. — Займитесь-ка мистером Поулем и послушайте, что он скажет. Состряпав же это дело, возвращайтесь сюда, да поскорее.
Как только Роулей ушел, Ромэн взял щепотку табака, взглянул на меня немного поприветливее и сказал:
— Счастливы вы, сэр, что ваше лицо служит для вас таким хорошим рекомендательным письмом. Подумайте: я, жесткий, черствый, старый практик, берусь за ваше неприятное, отчаянное дело; этот мальчик, сын фермера, оказывается настолько умным, что принимает подкуп и, как честный малый, приходит объявить вам о том, как он поступил… и все это благодаря вашей наружности. Воображаю, какое впечатление произвела бы она на судей!
— И как при взгляде на меня опечалился бы палач, сэр? — спросил я.
— Absit omen! — благочестиво произнес Ромэн.
В эту секунду я услышал звук, от которого мое сердце сжалось: кто-то тихонько пробовал повернуть дверную ручку; раньше я не уловил шума шагов. С тех пор, как Роулей ушел, в нашем крыле дома стояла тишина; я и адвокат имели полное право предполагать, что мы совершенно одни; было очевидно что новопришедший, кто бы он ни был, явился к моей комнате с каким-то тайным, может быть, даже враждебным намерением.
— Кто там? — спросил Ромэн.
— Только я, сэр, — ответил слащавый голос Даусона, — я от виконта: он очень желает поговорить с вами по делу.
— Скажите ему, Даусон, что я скоро приду, — проговорил адвокат, — сейчас я занят.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Даусон, и мы услышали, как его шаги удалялись по коридору.
— Да, — произнес Ромэн очень тихим голосом и с видом внимательно прислушивающегося человека, — с ним есть еще кто-то, я не могу ошибиться.
— Мне кажется, вы правы, — подтвердил я, — и вот что беспокоит меня: я не уверен, что второй из бывших здесь ушел. Когда шаги приблизились к верхней площадке лестницы, стало ясно, что идет всего один человек.
— Блокада? — спросил адвокат.
— Осада en régie, — заметил я.
— Отойдем подальше от двери, — сказал Ромэн, — и снова рассмотрим ваше проклятое положение. Без сомнения, Ален был подле комнаты. Он надеялся войти и посмотреть на вас как бы случайно. Это ему не удалось, и он сам стал настороже или в виде часового поставил Даусона. Как вам кажется, которое из двух предположений вернее?
— Конечно, он сам поджидает меня, — сказал я. — Но зачем? Он же не может думать остаться здесь на всю ночь.
— Если бы было возможно не обращать на это внимания! Но вот в чем состоит проклятие вашего положения — нам ни в чем невозможно действовать открыто. Я должен увезти вас из дома тайно, точно запрещенный товар, а как сделать это, когда подле вашей двери стоит часовой?
— Волнением делу не поможешь, — заметил я.
— Не поможешь, — согласился адвокат. — А если подумать, так довольно странно, что я говорил о вашей наружности как раз в то время, когда виконт Ален явился сюда, чтобы посмотреть на ваше лицо. Если вы помните, я говорил, что ваши черты могут значить больше всякого рекомендательного письма. Произвели бы они на мистера Алена то же действие, как и на всех остальных? Что подумал бы он, взглянув на вас?
Мистер Ромэн сидел на стуле подле окна, обернувшись спиной к окнам; я уже стоял на коленях на ковре перед камином, машинально начав собирать разбросанные деньги; вдруг чей-то медоточивый голос произнес:
— Он испытывает удовольствие, мистер Ромэн, и просит присоединить его к числу тех поклонников мистера Анна, о которых вы говорили.
ГЛАВА XIX
Дьявол в Амершеме
Никогда люди не вскакивали со своих мест поспешнее, нежели мы с адвокатом в эту минуту. Мы закрыли на засов главные ворота цитадели, но, к несчастью, забыли о калитке для вылазок, то есть о двери в ванную комнату; оттуда-то и зазвучали вражеские трубы, и вся наша оборона оказалась опрокинутой. Однако я успел прошептать на ухо Ромэну:
— Вот вам картина!
Адвокат же только взглянул на меня почти умоляющим взглядом, как бы говоря: лежачего не бьют. Я тотчас перевел глаза на врага.
Он вошел в очень высокой, отлично вычищенной шляпе с узкими, загнутыми кверху полями. Его завитые волосы лежали большими прядями, точно у итальянского шарлатана, — непростительная прическа! Одет он был в толстое байковое пальто с пелеринками, какие носят сторожа, но подбитое дорогим мехом. Виконт не застегивал его, чтобы показать свое тонкое белье, множество драгоценных брелков на часовой цепочке, булавки и запонки. Я заметил, что у него ноги и щиколотки безупречной формы. Не стану отрицать, что между нами существовало сходство; столько не имеющих между собою ничего общего людей говорило об этом, что я не могу заподозрить их в соглашении. Однако лично я нашел, что мы очень мало походим друг на друга. Конечно, многие назвали бы Алена красивым человеком: все в нем — манера держаться, профиль, самоуверенные движения — носило характер бьющей в глаза картинности; я мог представить себе его, наряженного в фантастический костюм, на скачках, мог вообразить себе, как он, гуляя по Пиккадилли, нахально смотрит на женщин, как на него самого с восторгом оборачиваются угольщицы. В эту минуту лицо Алена ясно показывало, в каком он душевном состоянии. Виконт был смертельно бледен; его рот раздвигала усмешка, которую можно было бы назвать гримасой злобной и сухой. Злоба его испугала меня, но в то же время придала бодрости и желания сопротивляться. Ален окинул взглядом мою фигуру с ног до головы, затем поклонился мне и снял шляпу.
— Полагаю, вы мой двоюродный брат? — спросил он.
— Имею эту честь, — ответил я.
— Мне честь, — проговорил он, и его голос дрогнул.
— Кажется, я должен сказать вам: добро пожаловать? — продолжал я.
— Почему? — спросил Ален. — Не стану вам и говорить, сколько времени прожил я в этом бедном доме. Поэтому вам совершенно незачем принимать на себя обязанности хозяина и все труды, которые они влекут за собой. Поверьте, роль хозяина скорее прилична мне, а потому я должен сказать вам несколько приветственных слов: с приятным удивлением я вижу вас в платье джентльмена и замечаю (он взглянул на разбросанные банковские билеты), что вам уже предоставлены необходимые средства, притом с такой щедростью.
Я поклонился с улыбкой, вероятно, не менее отвратительной, чем улыбка виконта.
— Средства необходимы многим, — сказал я. — Милосердию предоставляется большой выбор. Один выбивается из нужды, другой, такой же бедный, и, быть может, увязший в долгах, остается не при чем.
— Злобность очень непривлекательная черта характера, — заметил виконт.
— А зависть? — сказал я в ответ.
