У Царских ворот в последние дни повадились собираться зеваки. От обстрелов, которые стали гораздо реже, они прятались за каменными стенами ворот, наблюдали за китайским берегом, перебрасывались шуточками с добровольцами в ложементах, иногда довольно зло высмеивая их патриотические порывы, но сами в ополчение не записывались и от предложений помочь отказывались.
Вот они-то, услышав громкий призыв Юдиной, разразились хохотом и свистом. Посыпались выкрики:
– Ха! Юбка пошла лодки доставлять!..
– Да она найдёт камень побольше и ляжет за него!..
– Ишь ты, сучка хвост задрала!..
– Кобеля ей хорошего надо!..
– Китайскую пулю хочет схлопотать!..
Евдокия Катышева всполошилась:
– Матушка Анастасия Исаевна, окстись! О детках своих подумай! Убьют тебя – сиротинки останутся!
– Дуня! – прикрикнула Юдина. – Не хнычь и иди за мной.
Они спустились к лодкам, стали увязывать их в караван. Из ложементов к ним присоединился только один человек, судя по выговору, поляк.
– Бесстрашная ты, пани, – сказал он. – С тобой и умереть весело.
– Умирать нам нельзя, уважаемый пан, – усмехнулась Анастасия, – у нас дело! Что ж, больше никого не нашлось? Труса празднуют мужики?
– А мы сами с усами, – лихо высказалась Катышева. – Не бабёшки небось никчёмные.
Поляк засмеялся одобрительно, а Юдина сказала:
– Ты, Дуня, иди к деткам моим, мы с паном справимся.
– Да, конечно, – кивнул поляк и снова засмеялся, явно желая понравиться красивой и статной амурчанке.
Евдокия поджала губы и покачала головой:
– Да он, матушка, под тебя клинья бьёт.
– Ну и пущай, – беззаботно откликнулась Анастасия. – Китайцы вон того и гляди стрельбу зачнут. У него, можа, одна радость и осталась на белом свете – с русской бабой поболтомошить. Иди давай, у тебя ж ноги наскрозь больные!
Дуня пошла по косогору вверх, к набережной, где из ложементов выглядывали ополченцы: они следили за действиями Юдиной и поляка, не выказывая желания к ним присоединиться. А китайцы действительно начали обстрел, как только заметили, что из-за пароходов на чистую воду выдвинулся караван лодок. Поляк сидел на первой на вёслах, а Юдина отталкивалась шестом на второй. Против течения можно было идти только вблизи от берега, шест доставал до дна, и лодка Юдиной двигалась куда быстрей, чем первая, на которой гребец кое-как управлялся с вёслами. В конце концов Анастасия догнала помощника, первая и вторая лодки пошли борт о борт, и поляку пришлось грести одним веслом. Скорости каравану это не добавило, скорее, наоборот. Юдина работала за двоих.
Пули с китайского берега прилетали исправно и посвистывали то слева, то справа от Анастасии. Похоже было, что кто-то специально стрелял по ней, но то ли стрелки были никудышние, то ли ружья негодные, то ли ей просто везло, но она не получила даже царапины.
Как бы то ни было, первые 13 лодок доставили к интендантской пристани ещё засветло. Там их встретил подпоручик Юрковский со стрелками, которые погнали лодки дальше, к Верхне-Благовещенскому.
Когда Анастасия и поляк пешком вернулись на свой участок, их встретили аплодисменты, капитан Зиновьев обнял обоих и объявил героями.
Потом был второй караван из 8 лодок, и тоже успешный. Правда, на этот раз Юдина всё же словила две пули, но они лишь пробили юбки, не зацепив даже кожу.
Из последних сил герои добрели до Царских ворот. Не обращая внимания на аплодисменты и здравицы, упали на спину на косогоре и, что называется, вырубились. Они лежали мокрые и грязные, руки в кровавых мозолях, джимы Анастасии превратились в бродяжью обувку, а прожжённые дырки на юбке не могли скрыть даже складки.
Быстро стемнело, обстрел закончился. Ополченцы вылезли из ложементов и столпились возле героев дня. Им хотелось пошуметь, прославляя товарищей, и тем самым прикрыть свою трусливость, но капитан Зиновьев категорически запретил это делать. Поэтому они просто молча стояли, а герои просто спали.
И словно им в награду, впервые за месяц пошёл дождь.
31
Ван Сюймин плавать не умел, но очень старался не мешать Цзинь и Сяосуну, которые изо всех сил поддерживали отца. Они не пытались преодолеть мощное течение Амура, потому что Сяосун заметил и сказал сестре, что надо лишь понемногу подгребать, а вода сама принесёт их к нужному берегу.
Он плыл и думал, правильно ли поступил, вернувшись в колонну к отцу и Цзинь. Ведь после удара кинжалом он не смог убедить сестру бежать и сам исчез в самую последнюю секунду, нырнув под кан.
Казаки схватили Цзинь.
– Кто это сделал?! – орал один. – Ты, сука, братана убила?!
– Нет, нет! – плакала Цзинь. – Это не я! Я не видела!
– Она и верно не могла видеть, – сказал второй. – Лежала мордой в подушку.
– Притворялась, тварь!
Сяосуна била дрожь: Цзинь грозила смерть, а он не может ничем ей помочь. И тут раздался стон: живой, гад!
Казаки подхватились:
– А ну, помогай!
За руки, за ноги с помощью Цзинь они утащили Черныха.
Сяосун хотел было добраться до Саяпиных, но в его мальчишечьем сердце кипела такая ненависть к русским, что он отмёл эту мысль и решил принять судьбу с родителями и сестрой. Пробрался на лесопильню и нашёл их. А когда узнал от отца, что мать умерла от удара по голове, чуть было не бросился на ближайшего русского. Цзинь еле-еле удержала его от бессмысленной гибели.
Когда колонну пригнали к реке, а обещанных русскими лодок не оказалось, отец сразу понял, что переправа кончится плохо – избиением и даже убийствами, раз уж они начались ещё по пути к этому месту.
– Дети, нас погонят в воду, – сказал он вполголоса. – Будут рубить и стрелять. Поэтому пойдём сами. Если я начну тонуть, меня не спасайте, плывите.
– Нет! – Сяосун сказал, а Цзинь лишь кивнула. – Спасёмся все или погибнем – тоже все.
Он произнёс простые слова о жизни и смерти таким голосом, что Сюймин почувствовал: мальчик в одночасье стал взрослым. И порадовался этому, хотя в тот момент было не до радости, и опечалился, полагая, что взрослость сына может оборваться в любую минуту.
«Я поступил правильно, – решил Сяосун в конце концов, – мы спасём отца, а что будет потом, жизнь подскажет».
Их вынесло к Сахаляну, прямо под ложементы на берегу. Цзинь и Сяосун вынесли отца на сухое место и упали рядом без сил: всё-таки переправа оказалась делом нелёгким.
Однако отдохнуть им не дали. От ложементов к ним спустились несколько человек – двое в солдатской форме с ружьями и четверо в синих рубахах и штанах и белых конических шапках – с копьями, похожими на большие ножи с длинными ручками. «Туани», – подумал Сяопин и не ошибся. Он и Цзинь встали, отец остался сидеть на траве.
– Кто такие? – спросил один из «синих», молодой парень. – Слуги русских дьяволов?
– Нет, нет! – воскликнула Цзинь. – Наш отец – сапожник! Он не служил русским, он чинил обувь и шил на заказ. А мы ему помогали.
– Мы бежали от русских, – сказал Сяосун.
– Всё равно вы на них работали, и вас надо казнить, – крикнул туань постарше и замахнулся копьём, но солдаты остановили его.
Последние слова как будто пробудили Сюймина, который до того отчуждённо молчал, а тут поднялся и оглядел подошедших.
– Прежде, чем кого-то осудить, – сказал он, – надень его обувь, пройди его путь, споткнись о каждый камень, лежавший на его дороге, прочувствуй его боль, попробуй его слезы… Так говорил Великий Учитель Кун-цзы.
И солдаты, и туани, услышав старика, недовольно было дёрнулись, но осознав, что́ именно он произносит, почтительно дождались конца суждения. Слова великого Кун Фуцзы были непререкаемы во всём Китае.
– Ты действительно сапожник? – спросил один из солдат, посмотрев на свои ноги в обмотках и грубых ботинках.
– Да, я хороший сапожник и могу шить вам обувь, прочную и лёгкую. Если будет материал.
– Отведите нас к вашему начальнику, – сказал Сяосун.
Их привели к фанзе, которая, видимо, служила штабом. Один солдат зашёл в неё – доложить о задержанных. Неподалёку большая группа молодых туаней в синих и красных рубахах и штанах занимались упражнениями с мечами и распевали ритмичную песню:
