— «Борзые собаки».
— Занимательно, не правда ли? Что бы это значило, как вы думаете? Не заплатили же вы ему, в самом деле, щенками!
— Я ничего об этом не знаю.
— Эта запись говорит о вашей манере расплачиваться с заимодавцами. Вы спустили на еврея борзых собак! На виду у всех. Ростовщик едва унес ноги и с той поры смотрел на вас как на своего заклятого врага. А не так давно его убили.
— Святой отец, мне кажется, я на целый месяц заснул, мне мерещатся кошмары, а я никак не могу пробудиться…
— Подчас у меня возникает точно такое же ощущение. Особенно после того, как я заглянул сперва в вашу лабораторию, а потом на кладбище, в один маленький домик, где жил могильщик Педро Рамирес. Знаете, что я там обнаружил? Полный сундук костей и черепов. Но не это самое удивительное. Кроме того, в его убогой хижине хранились целые связки сушеных мышей и лягушек. Как вы думаете, для чего они ему?
— Мыши? Лягушки?
— Не догадываетесь?
— Вы смеетесь надо мной, святой отец?!
— Вы же не стесняетесь смеяться над святым трибуналом! «Какой мерой мерите…» Вы, сын мой, скупали у Педро Рамиреса различные части человеческого тела, которые он выкапывал из свежих могил… Кроме того, он снабжал вас прочей гадостью, необходимой для колдовства: жабами, лягушками, мышами… Всех этих тварей для Рамиреса ловил один уличный мальчишка. Благодаря ему, я даже знаю, по какой цене нынче идут дохлые лягушки: мараведи за десяток. А по какой цене могильщик перепродавал их вам? Поштучно? Или на вес?
Заключенный молчал, ошеломленно глядя на Бартоломе.
— Может быть, вы объясните мне, зачем вам мыши и лягушки? Что вы с ними делали? Растирали в порошок и подмешивали в различные зелья? А сами вы не смогли получить мышей? Я читал, если взять полную корзину грязного белья, посыпать каким-то порошком и произнести особые заклинания, через три дня там обязательно заведутся мыши… Не пробовали? Странно. Вы ведь ставили самые разнообразные опыты… Но я отвлекся. Мы говорили о Педро Рамиресе. Знакомство с ним вы тоже будете отрицать?
— Кажется, я вот-вот сойду с ума, — прошептал несчастный узник.
— Похоже, прежде вы сведете с ума меня. Педро Рамирес тоже убит. Дона Диего де Аранда, вашего соперника в любви, с которым вы однажды дрались на дуэли, вы, разумеется, тоже не знаете?
Дон Фернандо отрицательно покачал головой.
— Вы не знаете никого из этих троих?
— Никого.
— Вспоминайте. Или я снова отдам вас в руки брата Эстебана. Поразмыслите об этом. Я подожду.
Инквизитор подошел к окну, откуда был виден тюремный двор. Около ворот, опираясь на алебарды, изнывали от жары двое стражников. Рядом вертелся волчком маленький черный щенок, пытаясь поймать свой собственный хвост. Некоторое время Бартоломе без особого интереса наблюдал за ним, но вдруг содрогнулся, как от испуга. Как он стал неосторожен! В течение нескольких минут он стоял спиной к узнику, который, скорее всего, затаил на него зло, руки которого, вероятно, запятнаны десятками преступлений, и вполне мог получить удар стулом по затылку. Бартоломе резко обернулся: заключенный вовсе не собирался покушаться на его жизнь. Дон Фернандо сидел сгорбившись, закрыв лицо руками, и это была поза глубоко несчастного, измученного человека. Его плечи вздрагивали, и Бартоломе внезапно понял: он плачет. Этот крепкий, стойкий мужчина, выдержавший пытки без единого стона, плачет!
И тут Бартоломе словно прозрел. Он увидел перед собой не мрачного, жестокого колдуна, а человека окончательно сломленного, сбитого с толку, запутавшегося в хитросплетениях допросов.
Бартоломе никогда не отступал перед препятствиями, более того, ему никогда в голову не приходило, что можно так поступать. Чем упорнее запирались подозреваемые, тем упорнее и изворотливее становился инквизитор. Он был готов сломить силу силой, волю — волей. Но Бартоломе совершенно терялся, если его противник проявлял слабость.
— Дон Фернандо! — негромко окликнул он заключенного. — Вам не по себе?
Арестант поднял голову и посмотрел в глаза инквизитору. Бартоломе поразился, сколь сложную палитру чувств мог передать этот взгляд. Обреченность загнанного зверя и простодушное непонимание происходящего, ненависть к своему мучителю и отчаянная мольба о помощи, горечь и боль. И где-то в глубине его души еще теплился лучик надежды, тонкий и слабый, но все же не гаснущий.
Бартоломе не выдержал и первым отвел глаза.
— Может быть, у вас все же найдется, что сказать мне? — осторожно спросил он, впрочем, заранее зная, каков будет ответ.
Дон Фернадо тяжело вздохнул, но отрицательно покачал головой. Медленно, но решительно. А Бартоломе уже хорошо знал, что ничего не сможет с ним поделать.
* * *
Бартоломе остался один в опустевшем зале для допросов. Он очнулся, только когда кто-то осторожно тронул его за плечо. Бартоломе поднял глаза: перед ним стоял секретарь.
— Не нужно ли вам чего-нибудь? — участливо спросил молодой человек.
«Должно быть, я выгляжу очень измученным», — отметил Бартоломе.
— Где Федерико Руис? — спросил он.
— Пьян, как Ной после потопа, — ответил секретарь. — Лежит в саду на скамье и громко храпит.
— Прикажи страже: пусть макнут его башкой в ведро с водой и принесут сюда!
Федерико Руис пришел сам. Не без посторонней помощи, но все же собственными ногами. Он даже оказался в состоянии держаться на стуле и при этом не падать ни вправо, ни влево, ни вперед. Упасть назад ему мешала спинка стула.
— Ты производил арест дона Фернандо де Гевары? — спросил Бартоломе.
Альгвасил молчал, тупо уставившись на инквизитора.
— Ты?!
Руис сонно потер глаза.
— Ну, вспоминай, старый дурень! Черт возьми, ты меня слышишь?!
— Слышу, — ответил пьяница. — Вы меня спрашиваете: ты — это ты? Отвечаю: я — это я!
И он широко улыбнулся, довольный длинной фразой, которую ему удалось произнести.
— Что произошло во время ареста?
— Ничего особенного.
— Я слышал, на де Гевару бросился его же собственный пес Цербер.
— Ну да. Де Гевара схватился за кинжал, а пес вцепился ему в руку.
— Почему ты раньше ничего об этом не говорил?
— Так вы и не спрашивали…
— Послушай-ка, тебе не кажется странным, что собака напала на своего хозяина?
— Может, де Гевара ее бил? — высказал предположение Руис, пытаясь собраться с мыслями.
— Вряд ли…
— Святой отец, вы верите в то, что Валаамова ослица могла говорить?
— А ты веришь в то, что если я еще раз увижу тебя в таком состоянии, то велю сечь до тех пор, пора ты не протрезвеешь?
— Э, нет, — отозвался Руис, — в это я не верю…
— Почему же?
— Потому что я вам еще нужен…
— А, ты начинаешь немного соображать! Вспоминай! Как он выглядел?
— Кто? Де Гевара? Так же, как и сейчас.
— Дурак! Цербер!
Альгвасил непонимающе уставился на инквизитора.
— Очнись, черт тебя побери! — Бартоломе схватил Руиса за воротник и, как следует, встряхнул. — Очнись и опиши мне собаку!
— Послушайте, святой отец, может, я и пьян, но зачем же так со мной обращаться?..
— Вспоминай, старый дурак! Ты узнал бы его?
— Кого? Де Гевару?
— Идиот! Цербера!
— Я что, должен опознать собаку?
— Да, черт возьми, должен!
— Где она?
— Вот и я бы хотел знать, где!
— Я должен опознать несу… несуществующую собаку?
— Ты должен описать сбежавшую собаку!
— Она, что же, дорого стоила?
— Почем я знаю, сколько она стоила!
— Зачем же тогда ее искать?
— Не твое дело! Какой она породы?
— Борзая…
— Масть?
— Белая. Белая с черными пятнами.
— Вставай! — приказал Бартоломе.
Руис, привыкший повиноваться команде, послушно поднялся. Правда, при этом ему пришлось ухватиться за спинку стула.
— Отправляйся и арестуй Цербера!
— Да, святой отец! Я пойду и арестую Цербера!
— Собаку дона Фернандо де Гевары!
— По вашему приказу я арестую любую собаку!
— Смотри не перепутай!
— Что вы… мне не впервой! То есть… собаку я должен арестовать впервые… Но, думаю, это не сложнее, чем арестовать преступника…
— Обращайся с псом осторожно. Цербер — очень важный свидетель.
— Доставлю живого или мертвого!
— Не надо мертвого! Только живого! Целого и невредимого!
— Да, святой отец!
Пьяный альгвасил крикнул стражу и отправился на поиски пса. К огорчению Бартоломе, через два часа он вернулся и доложил, что Цербер бежал, исчез, а донья Анна не имеет о его судьбе ни малейшего понятия. Стражники обшарили все окрестные улицы, но собаку так и не нашли.
* * *
Бартоломе задумчиво смотрел в окно. Санчо мог с уверенностью сказать, что его хозяин, погруженный в свои мысли, ничего там не замечает. В такие моменты Санчо, обычно довольно развязный, старался не беспокоить инквизитора, во избежание неприятностей. А какими прихотливыми путями следуют мысли Бартоломе, этого Санчо и представить себе не мог. Он знал только одно: в конечном счете, ему придется выполнять какое-нибудь совершенно неожиданное поручение. Санчо был готов к тому, что хозяину может прийти в голову все, что угодно, и потому не слишком удивился, когда инквизитор произнес:
