17
Больше недели Леа находилась в состоянии полного оцепенения; она не плакала, не разговаривала, ела то, что ей давали, спала, свернувшись калачиком, в маленькой кроватке в детской, принимала выписанные доктором Бланшаром лекарства и проводила долгие часы на террасе, глядя прямо перед собой. Ни отец, ни Руфь, ни сестры не могли вывести ее из этого состояния. Сердце гувернантки сжималось, когда она видела этот неподвижный тоненький силуэт, повернувшийся, словно в ожидании кого-то, к верделейской дороге.
Однажды в одном из сундуков детской Леа обнаружила старую блузку из розового шелка, когда-то принадлежавшую матери. Это, наконец, вызвало слезы, которые и принесли ей облегчение. Услышав, как та плачет, Камилла в белой ночной рубашке дотащилась к ней из своей комнаты и тем же мягким тоном, что был у Изабеллы, сумела произнести слова, которые немного облегчили горе Леа.
Опьяневшая от слез, измученная рыданиями, Леа заснула на руках у Камиллы.
Проснувшись одна несколько часов спустя, она вымыла лицо, зачесала волосы назад и прошла в комнату матери. В комнате с закрытыми ставнями еще стоял аромат духов Изабеллы. С букета роз у тщательно убранной постели осыпались лепестки. Леа встала на колени у материнского ложа и прижалась щекой к белому пикейному покрывалу. Слезы тихо текли по ее лицу.
— Мамочка… бедная моя мамочка…
Вошел отец и преклонил колени рядом с дочерью.
— Завтра утром мы вдвоем сходим на кладбище, — сказала она. — А теперь расскажи мне, как это произошло.
— Ты действительно хочешь знать?
— Да.
— Тогда пойдем в мой кабинет. Здесь у меня не хватит духа.
В кабинете Пьер Дельмас выпил один за другим два стакана портвейна. Усевшись на кожаном изрядно потертом диване, Леа ждала.
— Это случилось в ночь с 19 на 20 июня. Твоя мать отправилась в Бордо посетить Женскую католическую лигу действия, членом которой состояла, чтобы помочь в размещении и трудоустройстве беженцев. На ночь она должна была остановиться у твоего дяди Люка. Вскоре после полуночи началась воздушная тревога. Бомбы падали по всему городу, у доков, в районе Бастиды, в Люзском проезде, в квартале Сен-Серен, с десяток упал между улицами Давида Джонстона и Камиллы Годар, на улице Рампар, рядом с Южным вокзалом, на бульваре Эльзаса-Лотарингии, в убежище на Дамурских аллеях, где нашли свою смерть множество людей. Одна из бомб упала совсем рядом с особняком командующего округом, где находились рабочие кабинеты маршала Петена и генерала Вейгана.
Леа с трудом сдерживала нетерпение. Какое ей было дело до того, где падали бомбы? Единственное, что ей хотелось узнать, — как погибла мать.
Пьер Дельмас налил себе еще стакан.
— Вместе с другими дамами-патронессами твоя мать вышла из здания Женской католической лиги, чтобы пройти в ближайшее убежище. Конечно, она слишком долго медлила. Упавшая на улице Сегальс бомба ранила твою мать в голову и в ноги. Одним из первых там оказался парижский журналист, который доставил ее в госпиталь и известил меня. Когда я приехал, она находилась в бессознательном состоянии, из которого вышла лишь накануне кончины, 10 июля.
— Она что-нибудь сказала для меня?
Прежде чем ответить, Пьер Дельмас допил стакан. Чуть заплетающимся языком он произнес:
— Ее последним словом было твое имя.
Леа обожгло чувство полного счастья. Значит, мать думала о ней, умирая!
— Спасибо тебе, Господи, — прошептала она, бросаясь в объятия отца.
— Нам не следует плакать, моя драгоценная. По ночам она возвращается и разговаривает со мной.
Леа с удивлением взглянула на него.
— Да, папа, я верю, что она всегда рядом с нами.
Она вышла, не заметив на губах отца улыбки полной убежденности.
На следующий день Леа с отцом, вернувшись с кладбища, застали Фредерика Ханке в обществе еще одного офицера. Они спорили с Руфью. Судя по гневному выражению лица гувернантки, спор был горячим.
— Здравствуйте, господа, — сухо произнес Пьер Дельмас. — В чем дело, Руфь?
— Эти господа намерены здесь поселиться. Похоже, у них есть реквизиционное предписание.
— Это невозможно! — воскликнул он.
Увы, нет, казалось, говорил жест Фредерика Ханке, показавшего на бумагу, которую Руфь держала в руке.
— У нас нет места. Мы приютили родственников из Парижа и Бордо.
— Огорчен, месье, но приказы следует исполнять. Я лейтенант Отто Крамер. Мне нужны две удобные комнаты и помещение, где могли бы разместиться трое моих подчиненных. Мы постараемся не причинять вам больших неудобств, — на безупречном французском сказал офицер.
Леа буркнула:
— Это будет трудно.
— Вы не можете у нас оставаться, в доме траур, — с трудом сдерживая негодование, произнесла Руфь.
— Примите наше самое искреннее соболезнование. Не могли бы мы осмотреть дом?
Пьер Дельмас предоставил свою комнату лейтенанту, а сам перебрался в спальню жены.
— Занимайте мою комнату, вы с ней уже знакомы, — сказала Леа Фредерику Ханке.
— Не хочу вас прогонять, фрейлейн.
— Es ist schon gemacht[15] — возразила она, освобождая ящики своего комода.
— Клянусь вам, ничего нельзя было поделать. Приказ пришел из Бордо.
С той поры началось трудное сосуществование. Рано утром немцы спускались на кухню, где ординарец лейтенанта Крамера готовил им завтрак. Франсуаза, работавшая медицинской сестрой в госпитале Лангона, также была вынуждена вставать рано и часто встречала их у плиты, где кипятилась вода. Постепенно они стали обмениваться отдельными словами, а однажды она даже согласилась разделить с ними завтрак, честно говоря, более обильный, чем ее собственный. Остальное время дня их не видели: они находились либо в Лангоне, либо в Бордо. Вечерами возвращались поздно. Альбертина и Лиза де Монплейнс высоко ценили их ненавязчивость. Но Камилла, с трудом поправлявшаяся после родов, болезненнее других переносила их присутствие. Мысль, что под одной с ней крышей находятся немцы, вызывала у нее приступы бешенства, которые сильно ее изнуряли. Лечивший Камиллу доктор Бланшар решительно воспротивился ее переезду в Белые Скалы. По его словам, эта усадьба находилась слишком далеко, чтобы он смог туда приезжать ежедневно.
А очаровательный малыш, которого его мать назвала Шарлем, хотя и чувствовал себя хорошо и развивался нормально, нуждался, тем не менее, из-за недостаточного веса, в постоянном наблюдении. Камилле пришлось смириться. В конце недели ее свекр Раймон д'Аржила приезжал провести с ней и внуком два дня; общение с внуком помогало ему перенести отсутствие сына, от которого все еще не было известий.
Благодаря лейтенанту Крамеру вся семья легко получила пропуска, позволявшие посещать свободную зону. Смерть Изабеллы внесла беспорядок в жизнь дома. Вскоре Руфь обратила внимание на то, что в кладовой стремительно сокращаются запасы продовольствия: больше не осталось оливкового масла, мыла, шоколада, кофе, было лишь немного сахара и варенья, да несколько банок маринадов. Вместе с Леа и Франсуазой она отправилась в Лангон за покупками. В задыхавшемся от зноя Лангоне, улицы были безлюдны, а кафе или пусты, или заняты немецкими солдатами, пившими пиво с видом невыносимой скуки. Казалось, все лавки города подверглись разграблению: у бакалейщиков, торговцев обувью или одеждой товаров не осталось вообще. Пустовали витрины кондитеров, мясников. У виноторговца сохранилось несколько запыленных бутылок. Но немцы прошли и там, скупая вино для себя или для отправки семьям в Германию.
— Даже у торговца скобяными изделиями дела пошли прекрасно, — рассказывала бакалейщица мадам Воллар, вот уже много лет обслуживавшая семью Дельмасов. — У книготорговца, постоянно жаловавшегося, что в Лангоне ничего не читают, не осталось книг, не найти и карандаша. Да, в течение двух дней торговля шла замечательно. Теперь же для всех введены ограничения.
— Как же нам быть? У нас больше ничего нет, — воскликнула Леа.
— При вашей бедной маменьке до этого бы никогда не дошло. Послушайте, я видела ее накануне бомбардировки. Несмотря на карточки, мне удалось набить ей сумки. Но сегодня…
— Что вы могли бы продать?
— Ничего существенного. Что вам нужно?
— Кофе, мыло, оливковое масло, сахар…
— Кофе у меня больше не осталось. Есть цикорий. С молоком он очень хорош. Сегодня утром получила сливочное масло. Могу дать вам два литра оливкового и три килограмма сахара. Еще у меня есть немного какао, макаронных изделий и сардины.
— Несите все, что можете. И мыла…
— Хорошо. У вас есть карточки?
Вернувшись в Монтийяк, Леа и Франсуаза с общего согласия собрали в гостиной всю семью.
— Нам надлежит принять меры, если мы не хотим умереть с голода, — сказала Леа. — Придется вспахать лужайку рядом с прачечной и разбить там огород, купить цыплят, кроликов, поросят…
