До чего прекрасные воспоминания о них, о машрабийе, что была границей всего мира для меня, пока я ждала возвращения своего господина уже под утро. От его силы чуть ли не дрожала земля, когда он вылезал из экипажа, а затем заполнял собой всю комнату вдоль и поперёк. С лица его, пышущего отменным здоровьем, так и веяло бодростью повсюду. Но сегодня он не вернётся, и никогда больше не вернётся. Ещё до того он увял, скрылся от всего мира и оказался прикован к постели. Тело его исхудало и высохло, потеряв столько веса, что его можно было нести одной рукой. О печаль моя непреходящая!
Аиша сердито сказала мне: „Эти внуки не горевали по своему деду, они вообще не горюют ни о чём“. Я ответила ей: „Нет, это не так. Они горевали, но просто они малы. Да смилостивится над ними Аллах! Пусть не знают они, что значит тонуть в своём горе“. Она заметила: „Поглядите на Абдуль Мунима — он не прекращает спорить. Он не скорбел по моей дочери и быстро забыл её, будто её и вовсе не было“. Я возразила ей: „Нет, он долго скорбел по ней и много плакал. Однако скорбь мужчин не похожа на скорбь женщин. А материнское сердце — не такое, как все сердца вместе взятые. Есть ли такой человек, Аиша, что не забывает? Разве мы сами не отвлекаемся разговорами или не улыбаемся время от времени? Придёт такой день, когда даже слёз не останется в глазах. И где Фахми, где?“
Умм Ханафи заметила как-то: „Почему вы перестали посещать Хусейна?“ И я ответила: „В душе моей нет былого пыла ко всему тому, что я прежде любила. Когда зарубцуются мои раны, я навещу нашего господина Хусейна“. Она спросила: „А что ещё может залечить раны, если не визит к нашему господину?“ Так Умм Ханафи заботится обо мне, она хозяйка нашего дома и всех его обитателей, иначе у нас просто не было бы дома.
Ты, Господь мой, Владыка всех людей, Ты Судья, и решения Твои неотвратимы. Тебе я молюсь. Я бы так хотела, чтобы у моего господина оставались силы до конца, ведь ничто не причиняло мне столько страданий, как то, что он был прикован к постели и слаб. Для него и всего мира было мало… Даже молиться — и того он не мог. Как же страдало его слабое сердце, когда мы несли его на своих руках, словно ребёнка после того воздушного налёта. От этого у меня текут слёзы и усиливается боль…»
39
— Я положусь на Аллаха и посватаюсь к своей кузине Кариме…
Ибрахим Шаукат с изумлением поднял глаза на сына, Абдуль Мунима. Ахмад опустил голову и улыбнулся, что свидетельствовало о том, что новость не была для него сюрпризом. Хадиджа отложила в сторону шаль, которую вышивала, и посмотрела на него странным пристальным взглядом, в котором сквозило недоверие. Затем она поглядела на мужа и спросила:
— Что он сказал?
Абдуль Муним повторил:
— Я положусь на Аллаха и посватаюсь к своей кузине Кариме…
Хадиджа в замешательстве развела руки и сказала:
— Неужели хороший вкус в мире больше не в моде? Разве сейчас подходящее время для разговоров о помолвке, несмотря на то, кто избранница?!
Абдуль Муним улыбнулся:
— Для помолвки подходит любое время…
Она в изумлении покачала головой и сказала:
— А как же твой дед?!.. — затем она перевела взгляд на мужа и Ахмад… — Вы слышали когда-нибудь нечто подобное?
Абдуль Муним в несколько резком тоне парировал:
— Помолвка же не заключение брака, и не свадьба. Со смерти деда прошло уже четыре полных месяца…
Зажигая сигарету, Ибрахим Шаукат сказал:
— Карима ещё слишком мала, хотя и выглядит старше своих лет, насколько я полагаю…
Абдуль Муним ответил на это:
— Ей пятнадцать. И потом, брачный контракт будет подписан только через год…
Хадиджа с язвительной горечью сказала:
— А госпожа Зануба показывала тебе её свидетельство о рождении?
Ибрахим Шаукат и Ахмад засмеялись, но Абдуль Муним на полном серьёзе сказал:
— До истечения года ничего не произойдёт. По прошествии этого времени будет примерно полтора года с момента смерти дедушки, а Карима будет совершеннолетней и на ней можно будет жениться…
— Но зачем ты портишь нам нервы сейчас?
— Потому что нет ничего плохого в объявлении о помолвке в настоящее время.
Хадиджа саркастически спросила:
— А если помолвку отсрочить на год, она что, прокиснет, словно молоко?
— Прошу вас… прошу вас, хватит уже шутить…
Хадиджа закричала:
— Если это произойдёт, то выйдет скандал.
Настолько спокойно, насколько мог, Абдуль Муним сказал:
— Предоставьте бабушку мне. Она меня лучше поймёт, чем вы. Она одинаково и моя бабушка, и бабушка Каримы.
Хадиджа грубо отрезала:
— Она не бабушка Каримы…
Абдуль Муним замолчал, и лицо его приняло угрюмый вид. Отец поспешил заявить:
— Это вопрос хорошего тона. Было бы неплохо тебе немного подождать…
Хадиджа в гневе закричала:
— То есть у тебя нет иных возражений, кроме как из-за времени?
Абдуль Муним сделал вид, что не понимает, о чём она, и спросил:
— А есть ещё какие-то возражения?
Хадиджа не ответила и вернулась к своему вышиванию. Тогда Абдуль Муним снова заговорил:
— Карима — дочь Ясина, твоего брата. Не так ли?
Хадиджа отложила в сторону шаль и с горечью сказала:
— Она и впрямь дочь моего брата, но следует также помнить и о том, кто её мать!
Мужчины обменялись настороженными взглядами, затем Абдуль Муним резко повёл наступление:
— Её мать также является женой
