— Какой вы смешной, папочка, честное слово! Вы что, не знаете, что делают в фехтовальном зале? Впрочем, оно и не удивительно… В своей жизни вы посещали только лупанарии[22].
— Кончита!
— Что, папочка?
— Ты переоделась мужчиной и отправилась в фехтовальный зал?
— Не могла же я пойти туда в юбке!
— Если б тебя узнали…
— Ну и что?
— Ты выставляешь меня на посмешище перед всем городом!
— Э, бросьте, папочка. Сильнее, чем над вами смеются сейчас, смеяться уже не будут. Сильнее некуда. Но если вы будете мне надоедать, я еще не то сделаю!
— Бог послал мне наказание, — вздохнул епископ.
— В моем лице? — рассмеялась Кончита. — Э, полно, папочка! Если б не я, кто скрашивал бы вашу старость? Кто избавил бы вас от скуки, тоски и одиночества? — и Кончита щелчком послала виноградинку в сторону епископа.
— Впрочем, — добавила она, — если вы купите мне охотничьего сокола, я никогда больше не буду вешать слуг ни за ноги, ни за шею! Обещаю!
Кончита вдруг проворно спрыгнула с тахты и обняла епископа. Она была на голову выше отца.
— Мой милый, славный папочка, — промурлыкала она, мгновенно превратившись из свирепой пантеры в ласкового котенка, — я буду делать все, как вы скажете, я вас очень-очень люблю, только, пожалуйста, купите мне сокола. Договорились?
— Ладно, ладно, — согласился растаявший епископ. — Я готов подарить тебе саму птицу-феникс, только, ради Бога, никого больше не вешай, по крайней мере, у меня на глазах… Найди себе более невинное развлечение.
— Я уже нашла, — кивнула Кончита, — очень симпатичное развлечение, правда, оно, то есть он, появляется крайне редко… И все из-за вас!
— Кто — он? — насторожился епископ, привыкший к тому, что от дочери можно ожидать любой сумасбродной выходки.
— Отец-инквизитор.
— Знаешь, деточка, — поразмыслив, произнес его преосвященство. — Наверно, я был бы не против, если бы ты… нашла общий язык со столь достойным человеком… Он мог бы многому тебя научить, наставить на путь истинный…
— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, — улыбнулась Кончита. — Наверняка он человек знающий и опытный… Только фехтовать не умеет. Но это совсем не важно.
— Фехтовать?
— Ну да. Представляете, папочка, вчера он пришел к маэстро Пагано, одетый как кабальеро, и заявил, что хочет научиться владеть шпагой. Ему будто бы в скором времени предстоит драться на дуэли, и он хотел бы взять несколько уроков…
— Кто? Инквизитор? На дуэли? Что это ты несешь?!
— Вот и я, папочка, подумала то же самое: что это он несет? Но не могла же я обвинять его во лжи! Потому что…
— Потому что сама выдавала себя за мужчину!
— Вот именно!
— Следовательно, он соврал?
— Знаете, папочка, я еще ни разу в своей жизни не встречала священника, который говорил бы правду, а уж я-то на них насмотрелась, сами знаете… Кстати, отцу-инквизитору светская одежда очень идет.
— Любопытно, зачем ему этот маскарад?
— Может, он тоже развлекается? В конце концов, у каждого свои слабости.
— Он тебя узнал?
— Разумеется. Мы с ним очень мило побеседовали.
— Я был бы рад, если б ты поближе познакомилась с братом Себастьяном, — повторил свою мысль епископ.
— Не пытайтесь сделать из меня шпионку, папочка! — рассердилась Кончита. — Я собираюсь удовлетворить собственную прихоть, а не ваше любопытство!
— И все же…
— Или вы оставите меня в покое, или я отколю нос у Аполлона! — пригрозила Кончита.
Перед лицом страшной опасности, нависшей над одним из самых красивых экземпляров из его коллекции, его преосвященство вынужден был сдаться и отступить.
* * *
Дон Фернандо уже знал: если перед ним пара-тройка судей, включая местного епископа, они будут требовать, чтобы он сознался в колдовстве, в ереси или еще черт знает в чем. Если допрос ведет один брат Себастьян, значит, нужно ожидать утонченных издевательств, насмешек, каверзных и зачастую непонятных вопросов. Дон Фернандо ненавидел его, но, тем не менее, понимал, что именно от него, а не от тихонького епископа или жестокого брата Эстебана зависит его судьба.
Они вновь остались с глазу на глаз, судья и узник, оба уже порядком уставшие друг от друга, но решившие не уступать до конца.
На этот раз стол инквизитора был завален самыми разнообразными предметами, о назначении которых узник не знал, но, во всяком случае, это были не орудия пытки.
Бартоломе открыл одну из баночек, расставленных перед ним, и протянул де Геваре.
— Как вы думаете, что это?
— Какая гадость! — поморщился арестант, вдохнув резкий запах.
— Совершенно с вами согласен. И все же, что это?
— Откуда мне знать?
— Догадайтесь.
— Может быть, какое-то лекарство?
— Нет, — усмехнулся инквизитор. — Это мазь, которой натираются перед полетом на шабаш. А эти порошки вы узнаете?
Арестант удивленно вытаращил глаза.
— Понятно, — кивнул инквизитор. — Между прочим, все эти снадобья были найдены в подвале вашего дома… то есть в подвале дома де Гевары… А это что такое?
Увидев черную, скрюченную руку висельника, де Гевара отшатнулся.
— Как вы думаете, для чего служит этот предмет?
— Господи, помилуй!
— Не знаете?
— Не знаю!
— Хорошо, сын мой, — кивнул Бартоломе, — я понимаю: признать все эти предметы означает в то же время признать свое знакомство с магией. Оставим это. Но не затруднит ли вас ответить на вопрос: сколько существует небесных сфер и в каком порядке они расположены[23]?
Арестант молчал.
— Вы опять отказываетесь со мной говорить? Но в вопросе, который я вам предложил, нет ни малейшего намека на ересь!
— Кажется, семь, — тихо произнес колдун.
— Ах, вам так кажется?
— Или шесть, — передумал он. — Я не уверен.
— Могли бы вы их перечислить?
Де Гевара отрицательно покачал головой.
— Не знаю, колдун вы или нет, во всяком случае, вы невежда, — заключил инквизитор.
— За это не судят! — встрепенулся узник.
— Думаю, иногда за это даже оправдывают, — заметил Бартоломе. — Иногда глупцом быть полезнее, чем умником. Сядьте за стол, — велел он де Геваре и пододвинул к нему чернильницу, перо и бумагу. — Пишите.
— Я должен писать?
— Ну да, черт возьми!
Де Гевара взял перо. Бартоломе заметил, как неловко, нерешительно держит его дон Фернандо.
— Пишите. «Отрекаюсь от ереси…»
— Нет, никогда! — темные глаза арестанта вспыхнули недобрым огнем. — Я много раз говорил вам и повторяю сейчас: я не колдун и не еретик! Я добрый католик! Мне не от чего отрекаться.
— Хорошо, — пожал плечами Бартоломе. — В таком случае пишите: «Я добрый католик».
— Чтобы вы потом обвинили меня во лжи?!
— До чего же вы подозрительны!
— Вы сами сделали меня таким.
— Хватит перепирательств! Пишите: «Бог карает нераскаявшихся грешников. Их души будут гореть в геенне огненной…» Надеюсь, тут нет ничего, расходящегося с вашими взглядами. Нет? Прекрасно. Продолжайте. «И они будут томиться там до дня Страшного суда». Закончили?
— Да…
Бартоломе взял у де Гевары листок и прочел следующее: «Бог караит нираскаявшихся грешникав их души будут гарет в гиене огненай и будут они томица там додня страшнова суда». Почерк был крупным, неровным, буквы разбегались в разные стороны.
— Гм, — задумчиво произнес брат Себастьян. — Надеюсь, вы не издевались надо мной…
— Я написал все, что вы просили!
— Действительно, — согласился Бартоломе, — вы ничего не упустили. Прошу вас, еще несколько строк. «Anima Christi, sanctifica me…[24]» Ну?
Арестант не шевельнулся.
— Как я понимаю, вы отказываетесь? Или вам не по душе слова молитвы?
— Я… не могу этого написать.
— Почему же?
— Потому что не могу!
— Ах, вы не знаете латыни!..
— Да, святой отец… Мне очень стыдно, но…
— Ну, разумеется, — улыбнулся Бартоломе. — Латыни вы не знаете. И вообще никогда ничего не читали. В отличие от колдуна де Гевары, у которого обнаружили несколько десятков томов по богословию, алхимии, астрологии, а также сочинения ересиархов.
— Святой отец, я ничего не понимаю из того, что вы говорите!
— Похоже, так оно и есть, — согласился Бартоломе. — Отправляйтесь в свою камеру и поразмыслите на досуге о пользе и вреде невежества.
Когда заключенного увели, Бартоломе взял Книгу заклинаний, обнаруженную в лаборатории де Гевары, и сличил каракули узника с четким, ровным почерком колдуна. Ничего общего. Определенно, писали два разных человека! В этом нет ни малейшего сомнения!
Бартоломе еще раз рассеянно перелистал книгу мага, которую не брал в руки со времени первого допроса де Гевары, и вдруг ощутил смутное беспокойство. Что-то было не так. Словно какое-то странное, тревожное воспоминание мучило его. Он сосредоточился и понял: этот почерк он уже где-то видел! Где? Разумеется, ему приходилось сталкиваться с другими записями заклинаний демонов… И все они были сходны. Нет, не это удивило его. Бесспорно, ему знаком этот почерк. От неожиданного открытия у Бартоломе даже застучало в висках. Договоры с дьяволом! Бартоломе поспешно разложил перед собой все три договора с нечистой силой: Яго Перальты, могильщика, дона Диего. Да, да, те же ясные, четкие, одинакового размера буквы. Ровные строчки. Бартоломе закрыл глаза. Наверное, ему показалось. Он ошибся. Он устал. У него ослабло зрение, черт возьми! Бартоломе присмотрелся и вдруг заметил одну характерную деталь: небольшую черточку в конце текста: и в книге, и в договорах. Это была черта, означающая, по всей видимости, конец, завершение. Черта, означающая, что все сказано, и что все сказанное непреложно.
