Бернард Маламуд - Мастер

У него дрожали ноги, но он стоял у глазка, смотрел. Пальцем отодвинет заслонку и смотрит в коридор. Желтая голая лампочка освещала глухую стену. Камеры по обеим сторонам от него, он помнил, были пустые. Он не раз колотил бревном по стене, и не было никакого ответа. Кто-то из тюремщиков пройдет по коридору, заметит уставленный в щель глаз и велит отойти от двери. Он проходит, и Яков снова смотрит. Он только и мог разглядеть, что стул по левую сторону, и на нем Житняк строгал прутик или вздыхал, убивался Кожин. По правую сторону пыльная лампочка освещала приставленную к стене разбитую бочку. Мастер часами стоял и смотрел в коридор. Житняк подойдет к глазку и напарывается на уставленный оттуда взгляд Якова.

Как-то ночью посредине лета, далеко за полночь, Яков, уже так долго пробывший в тюрьме, что спать он не мог, смотрел в смотровую щель, и вдруг стало больно глазу, будто его потрогали, а потом, медленно, горестно, вошел в него Шмуэл.

Мастер ругнулся про себя, отлепил этот глаз, попытал другой. Гость это был, призрак ли, но он был похож на Шмуэла, хотя и старше, худей, седей, со всполошенной бородой — воронье пугало.

Узник, сам себе не веря, услышал шепот:

— Яков? Ты тут? Это Шмуэл, твой тесть.

То царь, теперь Шмуэл. Или я все еще сумасшедший, или это новый кошмар. Того гляди теперь явится пророк Илия, а там Иисус Христос.

Но тощий старик в жилетке и твердой шляпе, с видным из-под рубахи рваным бельем, стоял под желтой лампой и исчезать не собирался.

— Шмуэл, не морочьте мне голову, это действительно вы?

— А кто? — ответил меняла хрипло.

— Б-же упаси, вы не арестованы, нет? — встревожился мастер.

— Б-же упаси. Я пришел тебя повидать, если это называется повидать. Сейчас Эрев шабос,[30] но Б-г меня простит.

Яков утер глаза.

— Кого только я не перевидал во сне, так почему бы не вас? Но как вам удалось? Как вы сюда проникли?

Старик пожал своими щуплыми плечиками.

— Мы ходили кругами. Я делал, что мне говорили, Яков, больше года я старался тебя найти, но никто не знал, где искать. Я сам себе думал — он ушел навеки, больше я никогда его не увижу. А потом, вдруг, я покупаю гору гнилой сахарной свеклы у одного больного русского. И не спрашивай зачем, но зато в первый раз в моей жизни я почел что-то гнилым, а оно было очень даже негнилое. Больше половины свеклы там оказалось хорошей, подарок от Б-га бедному человеку. Сахарная компания присылает вагоны и свеклу увозит. Так что я продал эту свеклу за сорок рублей, и с тех самых пор, как занимаюсь делом, я еще не имел такого профита. А потом я познакомился с Федором Житняком, братом вот твоего стражника, он ведет обменные операции на Киевском рынке. Мы разговорились, и он знал твое имя. И он сказал, что за сорок рублей может устроить так, чтобы я с тобой переговорил. Спросил брата, и брат этот сказал, что да, если я приду поздно ночью и не буду нахальничать. Кто будет нахальничать, и вот я здесь. За сорок рублей они мне дадут постоять тут десять минут, так что надо говорить побыстрее. Всю жизнь я разбрасывал время, как дерьмо, но сейчас оно стоит денег. Житняк, этот брат, который стражник, переменился с другим, тот отпросился на ночь, у него арестовали сына. Вот такое дело, доброго ему здоровья. Так что Житняк будет ждать десять минут в коридоре за запертой дверью, но он меня предупредил, если вдруг кто-то появится, ему, возможно, придется стрелять. И это да, возможно, и если меня увидят, мне крышка.

— Шмуэл, пока я в обморок не упал от волнения — откуда вы узнали, что я в тюрьме?

Шмуэл нервно возил ногой. Не танец, нет, но очень похоже на танец.

— Откуда я узнал, он у меня спрашивает. Узнал и узнал. Я знаю. В прошлом году в еврейской газете было, что в Киеве арестовали еврея за убийство христианского мальчика, и я сам себе думаю, кто бы это был тот несчастный еврей, ох, это мой зять Яков. И потом, уже через год, вижу твое имя в газете. Один фальшивомонетчик, его фамилия Гронфейн, заболел на нервной почве и стал повсюду ходить и рассказывать, что Яков Бок сидит в Киеве, в остроге, за убийство христианского мальчика. Он сам его видел. Я пробовал найти этого человека, но он куда-то пропал, и кому хочется надеяться, те надеются, что он жив. Яков, может быть, ты не знаешь, но сейчас кошмар что творится по всей России, и, по правде тебе сказать, евреи перепуганы до смерти. Мало кто тебя знает, и некоторые считают, это подделано и такого человека вообще нет, а все придумали гои, чтобы бросить тень на евреев. В штетле, кто тебя недолюбливал, говорят, так ему и надо. Другие тебя жалеют, и они хотели бы помочь, но как ты поможешь, пока нет обвинительного заключения. Когда прочел про тебя в еврейской газете, я сразу же написал тебе письмо, но мне его вернули — «Такого заключенного нет». Еще я послал тебе посылочку, ничего особенного, так, кой-какие мелочи, но ты ее получил?

— Отраву я получил, а не посылочку.

— Я пытался пробраться к тебе, тебя повидать, но кто мне позволит, и вот я сделал профит на этой свекле и я встретился с братом Житняка.

— Шмуэл, мне очень неудобно из-за ваших сорока рублей. Это же такие деньги, а что вы за них имеете?

— Что такое деньги? Я пришел тебя повидать, а если это на метр вымостит мне дорогу в рай, уже я неплохо вложил капитал.

— Бегите, Шмуэл, — заволновался мастер, — уходите, пока не поздно, не то они вас пристрелят, глазом не моргнут, и все свалят на еврейский заговор. Если так случится, мне конец.

— Я бегу, — сказал Шмуэл, скрипя суставами пальцев перед тощей грудью, — но сначала ты мне скажи: почему тебя обвиняют в таком страшном преступлении?

— Почему обвиняют? Да потому что я идиот. Работал на хозяина завода в запрещенном участке. И еще там жил, и ему не сообщал, что у меня еврейские бумаги.

— Теперь ты видишь, Яков, что случается, когда ты сбриваешь бороду и забываешь своего Б-га?

— Только не говорите вы мне про Б-га, — сказал Яков горько. — Я слышать о нем не хочу. Чем больше он тебе нужен, тем он дальше оказывается. Я сыт по горло. О моем прошлом не вам мне рассказывать, но что я пережил с тех пор, как мы в последний раз виделись… — Но тут ему изменил голос.

— Яков, — заговорил Шмуэл, сжимая и разжимая свои неугомонные руки, — не зря мы евреи. Без Б-га мы жить не можем. Без завета мы давно бы были вычеркнуты из истории. Пусть это будет тебе уроком. Он все, что у нас есть, и кому надо больше?

— Мне. Я могу принимать несчастья, но не вечно же.

— За несчастья ты не хули Б-га. Он дает нам пищу, но мы сами должны ее стряпать.

— Я хулю его за то, что его нет. А если есть, так он на луне или среди звезд, только не здесь. Лучше не верить, не то ожидание делается сплошной мукой. Я не могу услышать его голос, и никогда не мог. Не нужен он мне, раз он не является.

— Кто ты такой, Яков? Сам Моисей? Положим, ты не слышишь его голос, так значит, подай ему свой. «Где поднимается молитва, там спускается благословение».

— Скорпионы спускаются, и бичи, гром, град, огонь, и еще дерьмо. Вот почему не нужна мне эта помощь от Б-га, хватит с меня русских. Да, когда-то я с ним говорил и сам себе отвечал, но какая польза от этого, если я так мало знаю, во-первых? Раньше я время от времени ему напоминал об условиях моей жизни, моих трудах, несчастьях, ошибках. В редких случаях я сообщал ему небольшие приятные новости, но что бы я ни говорил, он ничего не отвечал. Раз так, теперь я тоже буду молчать.

— Гордый человек глух и слеп. Как он может услышать Б-га? Как он может его увидеть?

— Кто гордый человек, кто? И чем я таким могу гордиться? Что родился без родителей? И никогда прилично не жил? И моя неродяшая жена убежала с гоем? И когда убили в Киеве мальчика, из трех миллионов евреев в России арестовали меня? Так что я не горжусь. Если Б-г существует, я с удовольствием его выслушаю. Если ему не хочется разговаривать, пусть он откроет мне дверь, я выйду. У меня ничего нет. Из ничего вы не получите ничего. Если ему от меня что-то надо, пусть сам сперва мне подаст… ну, не помощь, так знак хотя бы.

— Не знаков проси, а милости.

— Я много чего просил, и я не получил ничего. — Мастер вздохнул и заговорил в самый глазок: — «В начале было Слово», но это не его слово. Я так теперь на это смотрю. Природа сама изобрела себя, и человека тоже. И все на свете было всегда. Так говорит Спиноза. Кажется невероятным, но, возможно, и правда. Все сводится к тому, что или Б-г — наша выдумка и ничего он с этим не может поделать, или он — сила природы, но не истории. Сила — это вам не отец. Он холодный ветер, а хочет-старается быть потеплей. По правде сказать, я списал его со счетов.

— Яков, — заговорил Шмуэл, тиская руки, — не говори так. Не ищи Б-га в неправильном месте, ищи в Торе, в законе. Вот где надо смотреть, а не в дурных книгах, которые отравляют твои мысли.

— Насчет закона, так он придуман людьми, и он не так чтобы очень, и какой мне толк от него, если царь им не пользуется? Нет, раз Б-г мне отказывает в простейшем уважении, я настаиваю на справедливости. Поддержи закон! Порази царя своей молнией! Освободи меня из застенка!